— Старик, я тебя понимаю. Но! — Кривоносик принялся загибать пальцы. — Во-первых, появление Ляли может только усугубить любые женские комплексы. Во-вторых, объяснить что-либо толком, тем более, как здесь нужно, сердечно, с подходом, она не способна. Главное же: если мы примем эти письма, нам дадут по шапке и премию снимут.
— Насчет премии понимаю, — вздохнул Володька. — Сами страдаем, как конец месяца, так ищут зацепку, чтобы лишить.
— Слушай, а может, твоя жена съездит к этой Жене Бойко? Женщины, то да се, не отчаивайся, вон сколько людей твоя судьба волнует…
— Я не знаю, — протянул Володька.
— Спасибо, друг! — радостно воскликнул Кривоносик, словно дело уже было решенным.
Журналист проводил Володьку до дверей на улицу, даже постоял на большом крыльце, ручкой помахал и пальцем в сторону троллейбусной остановки потыкал.
«Выпроводил, деловой», — думал Володька. Но доверительность, с которой общался с ним столичный журналист, и воспоминание о том, какие девушки регистрируют письма трудящихся, грело в нем предвкушение нового рассказа в компании собутыльников.
Люся не могла себе позволить отправиться в Москву только за тем, чтобы передать письма. Кроме большой хозяйственной сумки с посланиями, она прихватила еще пару авосек, которые по дороге в Свиблово, где жила Женя Бойко, загрузила апельсинами и бананами для Димки.
Дверь открыл мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Красивый, стройный. Одет он был в роскошный синий спортивный шерстяной костюм с надписью крупными белыми буквами на груди «СССР».
— Вам кого? — спросил он.
Люся ответила, и мужчина странно внимательно и участливо посмотрел на груженные тропическими плодами сумки.
— Проходите, — пригласил он.
— Умерла? — ахнула Люся.
— Да вы не расстраивайтесь, проходите. — Спортсмен повел Люсю в комнату и по дороге представился: — Я отец Жени, Павел Сергеевич.
«Сколько же девочке было лет? — подумала Люся. — Молоденькая, наверное, совсем. А отец, видно, не очень страдал, ишь какой гладкий. Рожают малолетками, а потом дети без надзора брошенные».
— Как это было? — спросила Люся.
— Видите ли, — почему-то оправдывался Павел Сергеевич, — к нам пришли гости. Оставлять ее с народом стало совершенно невозможно. Она такое устраивала! Словом, мы заперли ее в ванной. Шума воды не услышали, она утонула.
Павел Сергеевич виновато смотрел на поджавшую губу и качающую головой (горе-то какое!) Люсю и продолжал:
— Поверьте, мы делали для нее все возможное, кормили, ухаживали и прочее. Но справиться с ней! Приступы хандры сменялись у нее диким весельем. Наш знакомый ветеринар даже делал ей уколы.
— Да почему же ветеринар? — поразилась Люся.
— Вы успокойтесь, — утешал спортсмен. — Хотите чаю? Я как раз заварил.
Он с явным облегчением шмыгнул на кухню.
В неуютной комнате только спортивные награды красовались в застекленном шкафу в педантичном порядке, остальные вещи, многим из которых место было в корзине с грязным бельем, валялись бог знает как. Мебель покрывали узоры на пыли: ее так давно не вытирали, что следы от пальцев, стаканов, тоже запорошенные, только меньшим слоем, образовывали странный рисунок.
Донесся грохот посуды, сваливаемой в раковину. Потом в проеме показался Павел Сергеевич.
— Устроимся на кухне, хорошо? — пригласил он. — Хозяйство наше в беспорядке, не пугайтесь. Мы с сыном никак не можем на ладить дежурство.
— А жена ваша? — вырвалось у Люси.
— Она погибла. Три года назад, в горах. Она была альпинисткой.
— Извините, я не знала.
Люся подумала о страшных ударах судьбы, которые обрушиваются на головы некоторых сограждан. Потерять жену, потом дочь, самому воспитывать сына, беспомощного крошку, наверное, — вот уж горький удел.
Но Павел Сергеевич вовсе не выглядел несчастным. Слегка смущенным — да, но никак не побитым жизнью. Он разливал чай в треснутые чашки.
— У меня есть приятель, капитан дальнего плавания, — говорил он. — Я уже договорился с ним, привезет вам из Индии симпатичную мартышку.
— Кого? — оторопела Люся.
«Да он сумасшедший, — решила она. — Дочь тоже, видно, была не в себе, это у них явно наследственное. Надо же было лечить!»
— Вы девочку психиатру показывали? — спросила она.
— Кому? — теперь изумился Павел Сергеевич. — Психиатру?
— Конечно! Вы ведь взрослый человек. Сами нездоровы, значит, врачей этих знаете.
Если бы Павел Сергеевич выглядел менее молодцевато, если бы его глазки не поблескивали при взгляде на Люсину фигуру, если бы в нем чувствовалась хоть капля отчаяния, она бы, конечно, не стала бросать ему обвинения в лицо.
— К специалистам надо было вести, — зло говорила Люся, — спасать, а вы в ванной запирали, чтобы не мешала веселиться. Как же так можно было обращаться с девочкой? Извергство какое!
— Вы полагаете? — испуганно бормотал Павел Сергеевич.
— Конечно! Образованный, наверное, человек, а сам — к ветеринару! До чего довели: она письмо в газету написала, ей сотни людей ответили, а свои родные…
Люся не могла говорить, слезы жалости и раскаяния — раньше надо было сюда явиться — искренне и дружно хлынули у нее из глаз. Она плакала, а Павел Сергеевич смотрел на нее с удивлением и страхом, как смотрят на человека, минуту назад начавшего сходить с ума.
— Написала? Она? В газету? — с опаской пробормотал он.
— Да. — Люся зло вытерла щеки и принялась выкладывать из сумки письма. — Со всей страны ей писали. Вот из Магадана, шахтер, зарабатывает — дай бог каждому, вот из Кисловодска, бабка, к себе жить приглашает.
Павел Сергеевич боязливо взял один из конвертов:
— Здесь не наш адрес.
— Это мой адрес. В редакции перепутали. Сначала хотели про передовиков опубликовать, а потом решили про самоубийц. Вместо нее писали мне.
— Вместо кого, вместо мартышки? — ошарашенно спросил Павел Сергеевич.
— Как вам не стыдно! — задохнулась от возмущения Люся. — Так отзываться, когда девочка погибла. А вы, наверное, и рады? Теперь о Жене и не вспоминаете?
— Да, да, — встрепенулся спортсмен, — кстати, о Жене. Женя! — позвал он. — Иди сюда немедленно!
В кухню вошел шестиклассного вида мальчишка. Быстро появился, явно подслушивал за дверью.
— Ты писал письмо в газету? — строго спросил его Павел Сергеевич.
— Братик погибшей? — участливо поинтересовалась Люся.
— В определенном смысле. Во всяком случае, в умственном развитии от нее недалеко ушел. Ты писал, я спрашиваю?
— Ну, я… — Мальчик закатил глаза к потолку. — Когда Матильда сдохла, я представил…
— Что ты представил? — прикрикнул Павел Сергеевич.
— Если бы она была человеком… как тосковала. Вот и написал.
— Кто это — Матильда? — Люся ничего не понимала.
— Сейчас все объясню, минуточку, — сказал Павел Сергеевич и обратился к сыну: — Ты поступил
