— Тихо-то тихо, да верно американы приказ дали, — сказал Яшка.
Тимошка наклонился и стал рассматривать кости.
— Ишь, свежие совсем! Розовые еще и замерзнуть не успели, — сказал он.
— На днях верно беднягу обработали. Должно, в бурю ту, что мы в палатке отсиживали. Вишь, снегом занесло избу, — предположил Федосеев. — Ну, значит и нам надо ухо держать востро.
В смущении стояли все над костями Кораблева.
— Ну, вот что, — прервал тяжелое молчание Тимошка, — мы с Яшкой тут вокруг по лесу побегаем, в вы кости схороните, да избушку почистите — ночевать в ней придется.
Елена прижалась к Илье и с ужасом смотрела на кости человека. Федосеев собирал их в охапку, словно дрова нес в печку.
Уильдер встал в позу Наполеона и что-то декламировал вполголоса: не то из «Гамлета», не то из Байрона.
— Ты, Федосеев, камнями кости завали, — говорил Тимошка, прилаживая лыжи, — а то наши же псы растаскают.
Яшка преобразился. На его веселую рожу словно кто-то надел маску. Он почуял близость опасности, и сразу сделался серьезен, — стоял уже на лыжах, пробовал, легко ли выходит из ножен его длинный нож. В ружье он насыпал свежий порох и нетерпеливо поглядывал на Тимошку, который все еще возился с лыжами.
— Ну, готов, что ли? Пойдем, а то темно будет. Следов не разберешь. Копаешься, дед!
Наконец оба с ружьями подмышкой легко скользнули на лыжах по снегу и исчезли в чаще леса.
Федосеев с помощью Ильи, Вадима и Уильдера похоронил кости Кораблева и насыпал кучу камней на свежей могиле. Потом развели огонь и стали варить сушеного лосося. Все сидели молча в этой избушке, закинутой в лесную чащу, и думали о той драме, которая разыгралась здесь несколько дней тому назад.
— Да! Вот наша жисть! — сказал Федосеев со вздохом, помешивая ложкой в чугунке, в котором варился суп.
…Где-то далеко в лесу завыл волк, ему ответил другой. Собаки всполошились и ответили волкам душераздирающим воем.
— Взять бы псов в избу? Не загрызли бы их волки? — сказал Илья.
— Ну, да, — ответил Федосеев, — нешто можно нечисть такую в избу пускать! Блох наведут. Никто их не загрызет. Мы-то на что? Посторожим их.
Совсем стемнело, когда Тимошка и Яшка вернулись в избу. У обоих были озабоченные лица.
— Кенайцы по лесу шляются, — сказал Тимошка.
— И два американа с ними, — прибавил Яшка, — по следам видать.
— Что им надо? — спросил Илья.
— А черт их знает! — мрачно ответил Тимошка. — Вот, поди, узнаем скоро, что им надо. По берегу следы-то бегут свежие: видать нас пронюхали. Следят, надо быть.
— Трубку вон евонную нашел, — сказал Яшка, доставая из-за пазухи изогнутую трубку. — Недалеко от избы лежала. Снегом занесло, да, видно, горяча была, так снег-то и стаял вокруг.
Все потянулись смотреть на трубку.
— Аглицкая, не наша, — сказал Тимошка.
— Ан врешь! — сказал Яшка, — мериканская, — аглицкие не такие!
— Америкен, — сказал Уильдер тоном, не допускающим возражения.
— Видишь? Во!.. Моя правда! — ликовал Яшка. — Ишь, недокурена, — прибавил он, ковыряя в трубке пальцами.
Тимошка понюхал трубку.
— Табак важный, — сказал он, — не махорка!
— Вот этот, чья трубка, должно и есть тот, кто кенайцев навел, — сказал Федосеев.
— Сволочь! — выругался Яшка.
— Сволочь и есть, — мрачно добавил Тимошка.
Затем все трое стали обсуждать вопрос, как тащить байдары.
— Дорога-то легкая, да снегу-то много, — сказал Тимошка, — да вот кенайцы эти… Кабы не они, мы бы сперва байдары перегнали, а потом их благородия провели бы, а теперь как делиться?.. Уйдешь, а они тут делов натворят!
Решено было не делиться, — идти всем вместе. Ночь провели тревожно, сторожили поочереди, сидели в лесу у избы, закутавшись в полотнище палатки, чтоб не выделяться на фоне снега. Сидели, вслушиваясь в звуки ночи, всматриваясь во тьму леса. Выли где-то волки, кричал филин… Упорно и жалобно верещал какой-то зверек. Казалось, будто кто-то подает условные сигналы.
Ночь была теплая, с запада тянул мягкий влажный ветер. Начинало таять. Ночь была какая-то бессонная, полная неясной тревоги.
Собаки дрожали, поминутно подымали головы, настораживали уши, всматриваясь в лес то рычали, то слегка подвывали и повизгивали…
Илье казалось, что лес живет какой-то таинственной жизнью. За каждым стволом чудился ему притаившийся враг, незримый, но опасный.
Жутко было. А возле, прижавшись к нему, сидела Елена, — она не могла оставаться одна в страшной избе.
Вдруг собаки вскочили, насторожились, злобно заворчали, а потом залились лаем. Из избы вышел Тимошка с ружьем в руках. Следом за ним появился Яшка, потягиваясь и зевая.
— Ты это что собак дразнишь, ваше благородие? — буркнул он Илье.
— Уйди-ка ты, ваше благородие, в избу, — сказал Тимошка, — и жену забирай — неровен час… Надо посмотреть, чего псы брешут?
Он отвязал Волчка, своего любимца, вожака собачьей стаи, и пустил его. Волчок с пронзительным лаем бросился в лесную чащу, за ним следом на лыжах отправился Тимошка.
Яшка посмотрел ему вслед и сказал:
— Зря старик побежал. Так это, псам померещилось. Вишь, стихли. Ну, я тут посижу, а ты уведи-ка свою барыню в избу. Все спокойнее будет.
На востоке тонкой огненной полосой загорелся горизонт. Начало светать. В избе никто не спал. Вадим уже варил кофе. Вернулся Тимошка.
— Ну, что? — спросил его Илья.
— Ничего, должно бродил кто. Волчок рвался, да я его попридержал, — еще стрелит кто пса-то. А следов не видать, темно.
— Ну, братцы, кофею похлебаем — и в путь! Надо торопиться, а то таять начинает. Снег портится, — липкий такой, к лыжам, черт, так и липнет.
Враги
К саням привязали по байдаре, впрягли собак и сами впряглись. Дорога шла по просеке. Здесь обычно перетаскивали байдары из одной реки в другую, и потому тропа была относительно удобная. Но все же тащить байдары было страшно трудно. Пришлось идти все время в гору и по рыхлому снегу, стараясь не сбить сани с тропы. К тому же оттепель усиливалась, и в меховых кухлянках было страшно жарко. Кругом по косогору стоял строевой лес. Вековые ели до самой земли опускали свои косматые лапы, засыпанные снегом. Приходилось по косогору огибать сопку, покрытую лесом.
— Вон там перевал и будет, — утешал Тимошка Елену, махая рукой куда-то вверх. — Оттуда уж все под гору пойдем, с перевала. А леса ты не бойся, — говорил он Елене, которая косилась на косматые ели. — Собаки голос подадут, ежели кто туда заберется.
Между тем лес стал редеть и потом как-то расступился, — открылась большая равнина, покрытая
