Когда до Питера Сивухи доходит, что именно он переводит, уже поздно идти на попятный, и не в его силах остановить поток слов, который так долго не мог найти выхода. Патроны внимают рассказу с отвисшими челюстями, Белкула же повествует о кабанихе, о своре гончих, о мельнице на пруду, о святой воде и о плясках на берегу реки. У нее очень хорошая память, и у людской молвы память не хуже. Питеру Сивухе, в котором стыд борется с чувством долга, а приличия и благопристойность – с похотью, ничего другого не остается, как только жениться, дабы бедняжка обрела доброе имя.
Собственно, к этому он и стремился.
Вечером накануне свадьбы наша Белкула сидит на кухне в родительском доме, и Фанни Моленеер наставляет дочь, но все эти рассказы об обязанностях жены не отбивают у дочки охоту к замужеству – в конце концов ее мать что-то не проявляет той смиренной покорности, которая, по ее же словам, пристала приличной замужней женщине.
И кто бы, вы думали, оборвал это древнее ритуальное действо под названием «мать выдает дочку замуж: последние наставления на кухне в родительском доме»? Не кто иной, как Мартин Болерхкс, крестный отец невесты. Лицо – все в поту, глаза налиты пивом, он отказывается от угощения и не хочет даже присесть. Он мнется, дрожит и качается, словно канатоходец на туго натянутой проволоке, который не может сдвинуться с места – ни вперед, ни назад. Слова поднимаются к горлу, как желчь, и изливаются наружу.
– Белкула, ты должна знать, потому что сейчас ты выходишь замуж, и когда-нибудь ты все равно бы узнала, то есть мне заплатили, чтобы я молчал, а потом, когда ты появилась, никто и не догадался, что это ты, а я думал, что ты умерла, она мне так и сказала, родилась мертвой, но теперь… ты не… прости меня, Господи… я твой настоящий отец…
Сказав эти слова, Мартин Болерхкс оседает в углу, и ему к носу подносят бутылку с уксусом за неимением нюхательных солей. Фанни с Белкулой обмахивают Мартина полотенцем и кое-как приводят его в чувство. Они обе льстятся к нему, желая вызнать подробности. Мартин рассказывает, что давным-давно, много лет назад, Освольт ван Тошнила заплатил ему за молчание немалые деньги. За молчание о чем? – удивился Мартин тогда, но купец выдрал его за уши и сказал, что он сам знает прекрасно о чем. Так что Мартин взял деньги, тем более что это не самое сложное дело: молчать о чем-то, чего ты не знаешь. Но только все эти годы у него свербило в ушах и яйцах, прошу прощения за убогость речи. Что эта за страшная тайна, которую он должен был сохранить? В общем, Мартин серьезно задумался, как говорится, наморщил ум, а тут еще и Хильдегард поспешно уехала в неизвестные дали, так что кое-какие догадки у парня были, и он пошел с ними к Освольту, и тот сообщил ему, что ребенок родился мертвым, а Хильдегард повинилась на исповеди в своих грехах и отбыла в изгнание на остров Как-бишь-его, где-то у датского побережья. А потом этот умник – прошу прощения – доктор Сивуха научил Белкулу разговаривать руками, и уж она заговорила… а слухи в нашем поселке распространяются быстро, дошли они и до таверны, где Мартин Болерхкс сидел – мирно пил пиво, и, скажем прямо, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить что к чему.
Лицо у Белкулы пылает, кровь ее медленно закипает новым, доселе неведомым ей желанием. Девица не спит всю ночь, слушает, как бурлит в жилах кровь – ее родители тоже не спят, тревожатся и волнуются перед свадьбой. Утром в церкви, скрывая глаза под фатой, Белкула смотрит на лица: красная рожа деда, бледная физиономия отца, прыщи на лице у приемной матушки, напряженное выражение в глазах у приемного батюшки, и лицо жениха – как беленая мелом маска. Белкула уже не та женщина, какой была еще вчера, за исключением одной характерной детали: она сбегает от алтаря, бесстыже сверкнув полуголыми сиськами в сторону Тела Христова и луноликой, даже не полу-, а полностью голой задницей – в сторону ошарашенной паствы.
Еще ночью она поклялась себе, что разыщет свою настоящую мать, и когда в траве неподалеку от церкви обнаружили брошенную фату, сама Белкула была уже далеко.
КНИГА ВТОРАЯ
Больше нигде в христианском мире (и это есть непреложный факт) не найдет путник более короткой дороги и более скучного путешествия, небогатого на события, чем по болотам и топям нашего «нижнего» края. Белкула, путешествуя в одиночестве, оказалась не в самом выгодном положении: у нее нет ни быстрого коня, способного умчать от опасности, ни вооруженной охраны, чтобы спасти ее от вероятных превратностей, поджидающих одинокую странницу на пути. Прибавьте к тому еще то очень значимое обстоятельство, что Белкула – самая пышная и желанная из всех женщин, которые когда-либо попадали в поле зрения разбойников-вырожденцев и изголодавшихся лесорубов, в общем, с учетом всего вышесказанного, можно было бы ожидать, что наша история завершится весьма плачевно.
Но вы, благородные господа, уже кое-что знаете о Белкуле и поэтому не станете впадать в отчаяние в самом начале гла– вы. Сама же Белкула – глубинный инстинкт гонит ее на север, она не умеет читать путь по звездам и по движению солнца на небе, она просто идет вперед – не осознает опасности. Есть в ней что-то такое загадочное и волшебное, и большинство ражих головорезов с большой дороги не решаются к ней подступиться, а лишь смотрят ей вслед с непонятной тоской (теребя свои детородные члены). Ибо, хотя она будит неудержимую похоть в мужских причиндалах – и сотни мужчин изнывают по ней, даже увидев ее один раз, словно их фитильки опустили в квасцы, – заговорить с ней решаются очень немногие. Одинокие волки, уже навострившиеся поживиться добычей, разлетаются, словно мухи, с ее пути. А если редкий бесстрашный разбойник все же отважится заступить ей дорогу, она сминает его мощной грудью и идет себе дальше, даже не замечая оглушенного тела, которое топчет ногами.
Гонимая только горячим желанием своего сердца, наша героиня пренебрегает всеми остальными потребностями и нуждами. Она испражняется и отливает мочу прямо на ходу, а если ей вдруг захочется пить – так у дороги немало заводей. И только голод дает о себе знать: дикие яблоки и ежевика – плохая замена овечьим мозгам и распаренному рубцу. Так и случилось, что после трех дней поста желудок Белкулы начал сопротивляться. Уже в сумерках выходит она по поляну, где над костром кипит котелок. Хозяева котелка оставили его без присмотра, а сами куда-то ушли. Белкула, недолго думая, поднимает палку, выуживает из похлебки толстый кусок оленины и тут же впивается в него зубами.
После первого куска мяса голод разыгрывается с новой силой, и Белкула с жадностью опустошает весь котелок. Ублажив свое пузо, она засыпает прямо у тлеющего костра, ибо на сытый желудок всегда клонит в сон. Она спит мертвым сном и не знает, что вокруг собрались разбойники, слетелись, точно со роки к овечьей туше, подвешенной на крюке. Стоят – таращатся, истекая слюной. Руки с запекшейся под ногтями кровью тянутся к рукоятям ножей. В любой разбойничьей шайке существует своя строгая иерархия. Так что главарь банды – косоглазый, с бельмом на одном глазу и гнилыми зубами – первым подходит, со спущенными штанами, к храпящей жертве. Для Белкулы удар его пики – что укус комара, она переворачивается во сне и по случайности пришибает насильника правой грудью, так что из того и дух вон. Первый помощник незадачливого главаря испускает последний вздох, раздавленный между грудями Белкулы, как алчный скорняк между двумя тюленями. Остальные разбойники, рангом пониже, также находят бесславную смерть. Один задыхается между бедрами у Белкулы. Еще двоих, норовивших взять крепость с тыла, сбило с ног мощным выбросом ветров, и они раскроили себе черепа о стволы деревьев.
