Джон протянул первую кружку. На счастье Линды, она была из темной глины, поэтому цвет жидкости не определялся на глаз. Пахло чем-то напоминающим растертый мускатный орех.
– Ну? – поторопил Джон.
И Линда, зажмурившись и зажав нос свободной рукой, залпом заглотила содержимое кружки. Было горько, противно, но, увы, ничего не поделаешь. Дальше дело пошло не так туго, и уже через минуту все кончилось.
– Уф! – перевела дух Линда. – Только ради всего святого, не заставляй меня еще и есть. Иначе, боюсь… – Она многозначительно развела руками.
– Ладно, – согласился Джон. – Тогда спать.
– Как спать? – удивилась Линда, бросив украдкой взгляд на часы, что стояли на полке. – Еще только восемь, просто стемнело.
– А я говорю – спать. Ты болеешь, нужно отдыхать. Все. Отворачивайся к стенке и приятных сновидений. Жар сейчас спадет.
– Но…
– Ваш протест отклонен. – Джон с деловитым видом взял какую-то книгу и, опустившись в кресло, углубился в чтение.
– Нет, давай разговаривать. – Линда хоть и устала порядком за этот суматошный день, но спать не хотела.
Джон даже головы не поднял.
– Ну пожалуйста.
Опять тишина.
– Мне скучно.
Никакой реакции.
– Ау! Не хочу спать!
Джон сидел словно каменный. Ладно, надо наконец оставить человека в покое. И Линда, послушно отвернувшись к стене, закрыла глаза.
Какой странный день. Почему-то вспомнились смутные утренние грезы. И это сумасшедшее падение в горах, лавина. Сон с холодным серебряным солнцем, ледяной водой… Линду не покидало ощущение, что произошло нечто важное. Сегодня, сейчас, здесь. Она прокручивала в голове одно за другим незначительные события и никак не могла понять, что именно. Тогда она попыталась переключиться на свою жизнь в Анкоридже, но мысли все равно неизменно возвращались к этой заснеженной лачуге, затерянной в горах.
Было тепло и уютно. И Линда поймала себя на том, что уже давно не засыпала так спокойно. Действительно, может быть, впервые в жизни ее ничто не тревожило, ничего не хотелось. Одно сплошное умиротворение. Но почему?
Слышно было, как трещат дрова в камине, как поскрипывает кресло-качалка. Там, за спиной, сидит Джон, сосредоточенно глядя в книгу. Джон… Неожиданно внутри будто что-то дрогнуло. Какой он хороший, чуткий, ласковый. Наверное, стал бы хорошим отцом, будь у него дети. Линда украдкой посмотрела через плечо. Темные, неровно стриженные волосы, массивная фигура и руки, держащие увесистый том. Сильные и в то же время заботливые руки мужчины. Интересно, что он делает в горах, ведь совсем не похож на отшельника. Разве только внешне.
Линда осторожно перевернулась на другой бок и стала рассматривать своего спасителя. Удивительно, они знакомы по большому счету второй день, а уже называют друг друга на «ты» и она не чувствует в этом ничего противоестественного. Наоборот, холодное «вы» теперь показалось бы ей неуместным. А по сути, что она о нем знает? Стало даже немного страшно. Но какое-то светлое, радостное чувство наполняло душу… Нет, он не может быть ни скрывающимся преступником, ни сектантом, вообще кем-то способным причинять окружающим вред.
А его руки… Линда неожиданно явственно ощутила их прикосновение. Да, давно она не испытывала ничего подобного, находясь в объятиях мужчины. Откуда-то из глубины сознания всплыла мысль: отец, таким должен быть идеальный отец. Неужели она нашла его?
Линда задумалась. Один день. Один день они общаются, и… Дальше мысли не формулировались, возникали только неясные ощущения, образы. Он целый день возился с ней, как с малым дитем, угождал прихотям, не оставил без внимания ни одну выходку. А кому еще, кроме отца, Линда могла бы позволить поднять на себя руку. Конечно, это условно, но все же…
Помнится, однажды Чак в шутку попытался провернуть нечто подобное, так ему был устроен образцово-показательный скандал со всеми вытекающими последствиями. А здесь Линда уже к вечеру смирилась со своим подневольным положением. Более того, оно совершенно перестало волновать ее. Зато какое ощущение полной защищенности от недружелюбного мира возникло взамен. В Джоне было просто невозможно сомневаться. Он такой уверенный в себе, такой решительный, просто сама сила воли во плоти. Линда точно знала: рухни крыша – Джон вынесет ее живой и невредимой.
Было несколько досадно, что он сидел теперь так далеко, на другом конце комнаты. Что бы такое сделать, чтобы подманить его ближе?
– Джон, – позвала Линда.
И – о чудо! – он отозвался:
– Ты угомонишься сегодня или нет? – Его голос прозвучал в тишине комнаты ласково и добро.
– Сядь поближе, пожалуйста, мне страшно. – Этот веский аргумент пришел Линде в голову совершенно неожиданно.
Лицо Джона сразу утратило свою строгость.
– А тебе свет от лампы не мешает?
– Нет, мне так даже лучше.
– Ну хорошо.
И кресло благополучно переместилось к самой кровати.
– Только глаза закрывай. – Джон снова уставился в книгу.
Теперь Линда слышала его дыхание – спокойное, размеренное. Тихо тикали часы, сопел Лютый у камина. Время от времени шелестела переворачиваемая страница.
Линда снова погрузилась в свои мысли. Хорошо. Ей просто хорошо сегодня. От того ли, что Джон сидит рядом, от того ли, что сегодня было так весело, от того ли, что она просто осталась жива. Не все ли равно? Светлое, доброе чувство в душе… В этой комнате…
Лютый шумно вздохнул, совсем как человек. Может быть, и он испытывал нечто подобное, оказавшись здесь в первый раз?
И все-таки что это – мягкое, благодатное, непомерно приятное, то которого так легко? Благодарность? Наверное. Безграничная благодарность, и не столько за спасенную жизнь, сколько за несколько минут, когда голова покоилась на его коленях…
За окном повалил снег, завыл ветер. Джон глядел в книгу, но никак не мог сосредоточиться на тексте. Смысл прочитанного доходил туго, словно издалека, одну строчку приходилось по несколько раз пробегать глазами, вновь и вновь возвращаясь к началу страницы. В другой день, видя собственную несобранность, Джон просто бы отложил справочник до лучших времен и отправился спать, но сегодня он чувствовал на себе изучающий взгляд, и, следовательно, нужно было доигрывать роль строгого хозяина до конца. Живые глазенки так и бегали, мысль проворная, как горный поток, буквально светилась в них. Прикрикнуть? Да что толку? Ну, будет лежать и жмуриться, делая вид, что спит.
Джон изображал, что читает, но на самом деле зорко следил за Линдой. Скажите, пожалуйста, какое неуемное любопытство. Он давно уже не чувствовал такого пристального внимания к своей персоне. Но вот глаза стали закрываться, было видно, что девчушке с каждой минутой все сложнее становится бодрствовать. И наконец дыхание сделалось ровным, пальцы, державшие край одеяла, разжались, правая рука, соскользнув, обессиленно свесилась с кровати. Спит.
Маленькое личико с приоткрытым ртом, худенькие хрупкие плечи… Сколько нежности, сколько женственности было в этой фигурке, наполовину скрытой одеялом. Даже рука висела как-то изысканно, хоть фотографируй. А этот поворот головы, волосы, разметавшиеся по подушке…
Джон глядел на Линду и уже видел, какой она станет в пору своего расцвета. Обретут форму грудь и бедра, на лице появится выражение красавицы, знающей себе цену, дорогие наряды, высокие каблуки. Интересно было бы еще раз посмотреть на это превращение девочки в женщину. Ведь с Ил, по сути дела, он проводил слишком мало времени, чтобы получить полное, емкое представление о процессе.
Джон заботливо накрыл Линду, подоткнул одеяло. Его руки несколько раз нечаянно коснулись ее бархатной кожи. Она лежала такая беззащитная, такая беспомощная… Ну зачем, зачем такому хрупкому, нежному созданию понадобилось карабкаться в горы, да еще ночью?! Глупость чистой воды. Как, впрочем, и поить лекарством собаку.
Джон присел на край кровати. Ребенок. Сегодня ребенок, а завтра станет взрослой. И тогда уже не прикрикнешь, не шлепнешь, а ведь ума еще долго не прибавится. Такие леди остепеняются довольно поздно, а то и вообще минуют этот этап психического развития.
Рука сама потянулась к шелковистым золотистым кудрям… Но стоило коснуться волос, как приятная дрожь пробежала по телу, и Джон, сам от себя не ожидая ничего подобного, вдруг склонился и поцеловал Линду в лоб. Правда, едва осознав, что делает, тут же отпрянул.
Сердце бешено забилось. Что это он себе позволяет? Она же девочка, ребенок! Джон быстро встал с кровати и уселся назад, в кресло, в котором ему предстояло провести следующую ночь, – спать на полу было холодно.
Нет-нет, конечно, это ничего не значит. Джон снова поднялся, чувствуя нервную дрожь, и заходил по комнате. Чепуха. Он не развратник и не извращенец. Просто… просто вспомнил сестру. Да, точно. Это все из-за воспоминаний. Ведь он всегда любил детей, а тут прямо подарок судьбы. Разумеется, хочется приласкать, погладить, но только из опекунских соображений. И никак иначе.
Джону так хотелось верить в это, что уже буквально через пять минут он снова опустился в кресло, абсолютно успокоенный собственными доводами. Да, давно не общался, ни о ком не заботился, вот и нахлынул неожиданный приступ нежности.
Взяв книгу, Джон усилием воли заставил себя сосредоточиться. Перед глазами побежали стройные ряды букв «В качестве профилактики и лечения простудных заболеваний…». Но мысли были далеко, очень далеко…
5
Сегодня Линда проснулась раньше обычного. Рассвет еще еле брезжил за мерзлыми, матовыми стеклами, из мутно-зеленой мглы едва выступали алые полосы зари. Эти расцвеченные, будто витражи, окна выделялись из окружающей обстановки, поскольку только они имели цвет. Все другие предметы, серые в предрассветный час, утратили краски и стали нечеткими, плохо различимыми. Этот цвет тоски и безысходности повторялся то там, то здесь в таком неисчислимом количестве оттенков, что становилось жутко. Каждый предмет был серым и в то же время серым по-своему.
А причина этого заключалась в том, что прогорели дрова в камине. В комнате стало зябко, отчего еще больше усилилось ощущение тоски, мертвенности, неподвижности.
