Везде, на любом кусочке свободного места, были понапиханы альбомы с собранными Лелией коллекциями фотографий и миниатюр. Многие из этих памятных вещиц были прикреплены прямо к решетке, так что создавалось такое впечатление, что из всех уголков на тебя смотрят сотни внимательных глаз.
Именно в такой обстановке мы с Джорджиан и Тором просидели не менее четырех часов — поверьте, суровое испытание на выносливость. Наверное, нам помогла водка. К концу третьего часа мы втроем, распластанные по полу, дружно распевали «Тройку», причем я исполняла партию бубенцов, поскольку не знала русский. Но нам помешала горничная, хотя она и вошла весьма деликатно, ловко перешагивая через наши тела и неся к столу огромный поднос с угощением.
— А что я тебе говорила?! — воскликнула Джорджиан, с трудом сфокусировав взгляд на подносе. — Пирожки!
— И настоящий борщ! — подхватил Тор, ловя запахи, словно охотничья собака. — И настоящая русская сметана!
Он принял вертикальное положение и с большими церемониями разлил все, что полагается, по тарелкам и бокалам, правда, почему-то постоянно брызгая на. стол. Я даже не предполагала, насколько проголодалась, пока не почуяла ароматов Лелииной стряпни.
— Этот борщ просто великолепен, — пробурчал Тор между двумя глотками.
— Не ешь слишком много, ты спровоцируешь ее, — посоветовала Джорджиан, так и не поднимаясь с пола. — И тогда пища начнет поступать с волшебной скоростью, как в «Ученике чародея», и мы окажемся погребенными под грудами съестного, тогда придется закрывать своими телами дверь, чтобы это прекратить.
— Я с радостью приму смерть в таком случае, — пропыхтел Тор, впитывая аромат пирожков. Он потянулся за ближним к нему и мигом проглотил. — А теперь, поскольку мы уже все спели, наконец могу сообщить тебе, зачем мы пришли.
— Боже милостивый — опять бизнес? — застонала Джорджиан, перекатившись на живот и спрятав голову под подушкой.
— Мы в Верити заключили небольшое пари, — вещал Тор, обращаясь к подушке. Он остановился и проводил взглядом стекавшие со стола капли пролитого борща, словно разглядывая потоки крови. — И вот, если она проиграет пари, то должна будет исполнить мое самое сокровенное желание.
Из-под подушки показалась голова Джорджиан. Она уселась и посмотрела на меня.
— Желание? Дай-ка мне бокал с этим супчиком.
И что же это за пари?
— Такое пари, что уверен — тебе захочется участвовать в нем, — сообщил Тор, улыбаясь и протягивая ей суп. — Понимаешь, чтобы победить ее, мне нужны услуги фотографа — очень хорошего фотографа.
Джорджиан насторожилась и, кажется, протрезвела.
— Что получает каждый из вас в случае, если он выигрывает? — спросила она у Тора.
— Если выиграет Правда-Верити — она получает работу в еще более занудном финансовом заведении, чем то, в котором надрывается сейчас, — сказал он, а Джорджиан брезгливо сморщилась. — Но если выиграю я — она должна будет переехать в Нью-Йорк к работать на меня, стать моей рабыней, если хотите, — на год и один день.
Джорджиан не сводила с него глаз, на ее лице появилась блаженная — и тем более опасная — улыбка. Она протянула Тору руку, и тот пожал ее.
— Ты не обидишься, если я буду вместо Золтана звать тебя Тором? — спросила она.
— Тором? — недоумевающе переспросил он. — Мне кажется, это имя из Древней Скандинави — для пущей секретности, — заметила я.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Тридцатью годами ранее того утра, когда Натан Ротшильд ожидал почтового голубя, сидя в маленькой комнатушке на Юденгассе во Франкфурте, в роскошном загородном замке развлекались игрою в шахматы двое мужчин. Они и представить не могли, что их приятельское шахматное сражение положит начало банкирской династии Ротшильдов, которой суждено было родиться в эту самую ночь.
— Итак, вы принимаете мой совет, Ландгрэйв? — спросил генерал, попивая коньяк.
— Конь на е-семь, — сказал Ландгрэйв, и его лицо покраснело и залоснилось от напряжения. Он тоже не забывал прикладываться к коньяку. Откинувшись в кресле и не отрывая глаз от доски, он продолжал:
— Я отправил сегодня утром гонца с приказом доставить сегодня из гетто этого еврея. Правда, нам придется продержать его здесь до утра: ворота закрывают и запечатывают после захода солнца.
— Позорно держать их взаперти подобным образом, — задумчиво заметил генерал. — Конь на ж- пять.
— Это сделано для их же безопасности, — возразил Ландгрэйв, — Вы же знаете, какие кровавые стычки происходят, если они шляются на свободе, так пусть уж лучше сидят в гетто. Не желаете ли еще коньяку? Я привез его когда-то из Франции, и он состарился вместе со мной. Давайте ваш бокал.
— Благодарю, — отвечал генерал. — И все же мне кажется это позорным. Возьмите хотя бы этого Мейера Амшеля — он весьма незаурядная личность.
— Ха, они все незаурядны, я в этом и не сомневаюсь. Менялы, торговцы, у них нет культуры. Вам ведь это известно не хуже, чем мне, фон Эсторфф.
— Я думаю, узнав поближе этого парня, Ландгрэйв, вы будете другого мнения о них. Впрочем, к чему лишние слова: вы вскоре все увидите сами.
— Вот, отведайте-ка лучше это, — сказал Ландгрэйв, протянув фон Эсторффу его наполненный бокал. — Если вы напьетесь, может быть, я смогу вас обыграть.
— Если только вмешается само Провидение, — рассмеялся генерал. — Ведь вам не удалось ни разу сделать этого на протяжении двадцати пяти лет! Однако ваш ход.
— Конь берет слона, — сказал Ландгрэйв. — И все же мне претит передавать свои дела в руки евреям, фон Эсторфф, и вы зря уговариваете меня. Хотя я всегда прислушивался к разумным советам. Если то, что я слышу, устраивает меня и может принести доход, я никогда не оставлю такого человека без внимания.
— Ну, подобные речи можно слышать от кого угодно, — отвечал генерал, — я же хочу обратить ваше внимание на то, что он отличный эксперт в нумизматике, вашем излюбленном увлечении! Конь берет пешку на эф-семь.
— Черт! И зачем вы пошли сюда? — раздраженно воскликнул Ландгрэйв, покосившись на вошедшего в комнату слугу. — Что тебе надо? — рявкнул он. — Ты что, не видишь, что мы заняты?!
— Тысяча извинений, сэр. Но у дверей стоит еврей, который уверяет, что его привезли, чтобы увидеться с вами. И хотя я объяснил ему, что уже поздно и к тому же вы заняты, он настаивает…
— Да, да. Пусть войдет.
— Как вам будет угодно, сэр. — Слуга поклонился и исчез за дверью. Спустя несколько секунд он появился снова и щелкнул каблуками. — Мейер Амшель, еврей! — провозгласил он, почтительно поклонился и вышел.
Ландгрэйв сосредоточенно уставился на доску. Вся его фигура выражала глубокую задумчивость, а глаза перебегали с одной фигуры на другую. Он не сразу понял, кто закрывает свет, бросая тень на стол. Подняв глаза, увидел, что над доской склонился вошедший человек, внимательно изучая положение дел на поле.
— Как бишь зовут этого малого? — спросил, обращаясь в пространство, Ландгрэйв.
