Правила охоты

— Вы выглядите как никогда прекрасно, Чифуни-сан, — сообщил он. — Я только никак не возьму в толк, кто здесь кого спасает. Может быть, вы знаете?

Чифуни почувствовала необычайно сильный прилив чувств. Ей захотелось сбежать вниз, обнять этого удивительного человека, крепко прижать его к себе и любить, любить без конца. Глаза защипало от слез, и она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться. Несколько секунд она не двигалась, стараясь взять себя в руки и вернуть утраченное самообладание. Потом Чифуни начала смеяться. Поначалу смех давался нелегко, но ей было так хорошо, что останавливаться не хотелось. Радость и приятное возбуждение охватили ее с такой силой, что Чифуни отбросила столь важный для нее в прежние времена, прослеживавшийся в каждом ее слове и жесте самоконтроль. Ощущения свободы, приподнятости и оптимизма переполняли ее.

— Я думала, что вас уже убили, гайдзин-сан, — ответила она, улыбаясь.

— Это чуть было не случилось, когда вы выстрелили по дверям павильона из своего подствольного гранатомета, — жизнерадостно пояснил Хьюго. — К счастью, один мой друг, — он указал на Гото в расщепленных самурайских доспехах, — принял удар на себя. Должно быть, он заранее подготовился к такому повороту событий, хотя нельзя сказать, чтобы он ждал его с нетерпением.

Чифуни почувствовала, что щеки се мокры от слез.

— Я хочу тебя, Хьюго, — беззвучно прошептала она по-японски.

Фицдуэйн смотрел на нее снизу, и она послала ему воздушный поцелуй.

Япония, пригород Токио, 25 июня

Фицдуэйн чувствовал себя слишком расслабленным и вялым; лень было даже открыть глаза.

Он не знал, где находится, но его это не слишком заботило. Единственное, что имело значение, так это то, что ему было тепло и уютно, к тому же он был уверен, что находится в безопасности. Завтра, считал он, само о себе позаботится.

Он лежал с закрытыми глазами, наполовину бодрствуя, наполовину дремля. Мысли и обрезы неторопливо появлялись перед его мысленным взором и столь же медленно уплывали прочь. Вот возникло перепачканное сажей лицо Чифуни, которая смотрела на вето совсем по особенному, и Фицдуэйн вспомнил, как она появилась на вершине контрольной башни в изорванном и грязном деловом костюме, с винтовкой на плече. Потом перед глазами замелькали полицейские вертолеты, из которых посыпались вооруженные до зубов кидотаи, вспыхнули ослепительные прожектора, забегали эксперты с видеокамерами, появились пластиковые мешки для перевозки трупов и полицейские в хирургических масках. Вспомнил Фицдуэйн и сердитого полицейского офицера, которому Чифуни со спокойной настойчивостью объясняла, что они дадут свои показания позже. Раздавшийся из переносной рации холодный начальственный голос, услышав который, полицейский чин даже слегка попятился, избавил их от немедленного расследования, и Фицдуэйн понял, что снова летит в вертолете, и что вокруг сгустилась ночь.

Потом из темноты возник длинный приземистый дом с просторной верандой и нависающей крышей, с традиционными бамбуковыми шторами шодзи на окнах. Фицдуэйн помнил долгий горячий душ, помнил, как текла по полу красная от чужой крови вода, и отвращение охватило его с новой силой. Потом он вообразил себе пар, поднимающийся над старинной медной ванной, в которую он с трудом вскарабкался, и в ушах его зазвучал голос Чифуни, советовавшей не шевелиться и убеждавшей, что все будет прекрасно.

Так оно и получилось.

Фицдуэйн вытянулся. В воде он чувствовал себя невесомым и удивительно бодрым. Это было изысканное ощущение, ощущение беспечного полета, свободы от забот и ответственности.

Горячие ванны были божественным изобретением. Ими пользовались еще древние римляне, и Фицдуэйн знал, что они прекрасно справлялись со своими трудностями. Японцы были просто помешаны на этой процедуре, и этим, быть может, объяснялось экономическое чудо, которое они явили миру. В Ирландии горячие ванны не были распространены, и этим тоже многое можно было объяснить.

В тот момент Фицдуэйну казалось, что горячие ванны в состоянии решить добрую половину мировых проблем. В ванну можно было даже запустить английскую пластиковую уточку.

Это было лучшее из всего, что Фицдуэйн мог придумать. Он очень верил в желтых пластиковых уточек, которые, по поверью, приносят счастье. У Бутса было их несколько штук — целый выводок, — и он обожал их, хотя, как правило, малыш не давал им спокойно плавать, а топил и смотрел, как они выныривают из-под воды. Кто-то когда-то сказал Фицдуэйну, что уточки на самом деле символизируют мужское начало, но он сомневался, действительно ли это так. Неужели в простых игрушечных утках для ванны заключено какое-то глубинное сексуальное значение? Неужели существует какая-то фрейдистская теория, которая могла бы это объяснить?

Впрочем, какое это имеет значение? Если утки еще и эротичны, тем лучше. Впрочем, пластиковая игрушка не на многое способна. Самому Фицдуэйну утки нравились, но он предпочитал женщин.

Женщины были мягкими и теплыми, заботливыми и ласковыми, с ними было интересно поговорить, и они рожали прекрасных младенцев, таких, как Бутс. Фицдуэйну понадобилось немало времени, чтобы понять это, но он на самом деле любил маленьких детей и очень скучал по сыну. В последнее время ему особенно сильно хотелось вернуться домой и крепко обнять его, обнять, как он еще ни разу его не обнимал, и делать это снова и снова.

Но те же самые женщины иногда бывали просто опасны, и всегда — сложны. В результате, в общении с ними приходилось преодолевать немалые трудности, но Фицдуэйн уже давно заметил, что любая вещь или человек, заслуживающие внимания, как правило, оказываются не простыми.

Ему вдруг пришло в голову, что из этого и состоит настоящая счастливая жизнь: из детей, горячих ванн, пластиковых уточек, женщин и трудностей. Люди бесконечно долго искали и продолжают искать смысл жизни, а он, вот так походя, лежа в ванне, открыл то, что не давалось в руки философам и ученым на протяжении тысячелетий. Для этого ему потребовалось полежать в горячей воде всего два часа, или на это ушли дни и годы? Сейчас он не имел ни малейшего представления о времени.

Фицдуэйн открыл глаза и увидел мерцающие в ночном небе звезды. Ночной воздух, пахнущий морем, казался свежим и прохладным. В Ирландии, где бы ты ни находился, всегда ощущалась близость моря, а в Данкливе можно было почти постоянно, кроме редких безветренных дней, расслышать шепот прибоя. Фицдуэйн любил голос моря, каким бы он ни был, громким или тихим; этот звук дарил ему ощущение покоя и умиротворенности. Здесь же он не мог расслышать шорох волн, как ни старался, а это значило, что морс расположено не далеко, но и не близко. Понемногу Хьюго начал припоминать, что дом, в который он попал, был выстроен довольно далеко от берега и стоял на каменистой террасе, врезанной в склон горы. Фицдуэйн был уверен, что отсюда должен открываться великолепный вид на морс и бухту внизу, однако проверить это сейчас было невозможно.

Горячая ванна была установлена во внутреннем дворике, оформленном как традиционный японский декоративный сад, и здание окружало его со всех четырех сторон. Во дворике царило уединение и полная тишина, нарушаемая лишь обычными ночными звуками: шорохом листвы и негромким голосом ветра. Сколько Фицдуэйн ни прислушивался, он не мог уловить даже отдаленного шума автомобильных моторов. Это означало, что домик вряд ли находится в самом Токио или даже вблизи от него — город-гигант не затихал даже ночью.

Все окружающее казалось Фицдуэйну прекрасным — это был миниатюрный, но вполне самостоятельный отдельный мир, в котором главенствовали законы гармонии и красоты. Должно быть, именно выверенные пропорции японской традиционной архитектуры ласкали здесь глаз, создавая ощущения спокойствия и неподвижности. Сочетание линий и фактуры отделочных материалов ненавязчиво, исподволь рождало ощущение гармонии, единения с природой и временем.

Фицдуэйн слышал когда-то, что секрет красоты японских садов таится в сочетании строгости, простоты и глубокого понимания природы естественного. Вместо клумб, на которых теснили друг друга специально выведенные гибриды, и прочих излишеств, характерных для западного садового искусства, здесь присутствовали лишь самые простые и естественные из всех природных материалов — песок, гравий, булыжники, несколько аккуратно выровненных кустов и скромные полевые цветы. Безусловно, естественность ландшафта была иллюзией, но иллюзией, которая никуда не исчезала, даже если знать, что самый маленький камень здесь со тщанием отобран и помещен на заранее определенное для него место. В