— Мне нужны сведения, — сказал Фицдуэйн. — История, подоплека, перспективы и так далее. До сих пор меня пичкали тем, что я, по мнению других людей, должен был знать. Но мне необходимо гораздо больше. Я ищу суть в буквальном смысле этого слова… — Он потер кончики пальцев подушечкой большого, силясь подчеркнуть этим жестом вещественность того, в чем он нуждался. -…Суть того, против чего я пошел.
Берджин потянулся.
— С чего, по-твоему, мне следует начать? — спросил он.
— С якудза, с японской организованной преступности. Кроме того, мне хотелось бы знать, что такое
Берджин усмехнулся.
— Это неудивительно, — сказал он. — Речь идет об очень деликатном и взрывоопасном предмете, причем таковым он является практически во всех отношениях — в политическом, в общественном, в смысле средств массовой информации и мирового общественного мнения. Японцы даже в лучшие времена не склонны выставлять себя под огонь критики.
— Так что же такое дайо-кангоку?
— Это японская система содержания под стражей, — объяснил Берджин. — Метод, который дает девяносто пять процентов осужденных из общего числа задержанных, причем большинство из них сознаются добровольно. Практически раскалывается почти каждый, кто подвергается дайо-кангоку. Так что можешь твердо рассчитывать на то, что твои якудза выложат все, что знают.
— Звучит так, словно мы можем устроить нечто похожее у себя, на Западе, — задумчиво сказал Фицдуэйн. — Низкий уровень преступности и безопасные тихие улицы весьма меня привлекают.
— Для этого тебе придется импортировать на Запад японское население, — заметил Берджин. — Все основывается на японской убежденности в том, что группа — важнее всего. Чистосердечное признание, по их мнению, является одним из способов, присоединиться к группе. Японцы не признают наших прав на молчание; для них важнее признание вины с последующим ее искуплением. Если ты признался в своем проступке, то с тобой обойдутся достаточно мягко. Отказ сознаться в преступлении расценивается как проступок более страшный, чем само уголовно наказуемое деяние. Ты обязан признаться. Подчеркиваю: обязан.
— И как же это срабатывает? — недоверчиво спросил Хьюго. — Пока что мне видятся только звуконепроницаемые камеры и резиновые дубинки.
— Ничего подобного, — опроверг Майк. — Никаких грубостей. Речь идет не о физическом принуждении, а о тонкой игре на чувствах и разуме. Вкратце, дайо-кангоку — это такой метод содержания под стражей, когда все три недели полиция занимается интенсивной промывкой мозгов, добиваясь признания. Забудь о правах подозреваемого и об адвокатах! Ты в руках полиции и зависишь только от ее милосердия… или немилосердия.
Они сажают тебя в крошечную камеру. С этого момента за тобой круглые сутки следят, а допрашивают столько часов подряд, сколько захотят копы. Тебе не дают спать. Тебе не дают даже помочиться без разрешения и за каждым твоим действием внимательно наблюдают. Разговаривать с другими заключенными запрещено. Сидеть и лежать разрешается только особым способом. Короче, ты прекращаешь функционировать как независимое человеческое существо и становишься игрушкой в руках копов. Трех недель, когда человек дуреет от недосыпа и начинает галлюцинировать, обычно бывает вполне достаточно. Большинство ломается через считанные дни. Вся система нацелена на то, чтобы добывать признания, и она их добывает.
— Даже если человек невиновен? — спросил Фицдуэйн. — Ты это подразумеваешь, Майк?
Берджин молчал, раздумывая, потом сказал:
— Это я подразумеваю как репортер, когда пишу для западной прессы. Недостатки японской системы — хороший материал для печати. Лично я не смог бы так легко отмахнуться от их методов. Японцы возникли ниоткуда и очень быстро стали вторыми в мире по своему экономическому могуществу. Что касается преступности и преступников… Черт подери, ты посмотри только, что делается в других местах! Или ты действительно готов спорить, что законодательная система, например в США, лучше учитывает ежедневные потребности среднего гражданина? Откровенно говоря, никакого сравнения здесь и быть не может. Японские законы заботятся о спокойствии и благе среднего японца не в пример лучше. Здесь не просто меньше преступлений; здесь
— Я вижу, ты много думал об этом, — уронил Фицдуэйн.
— В конце концов, я решил тут поселиться совсем не вдруг” — объяснил Берджин. — Я сохранил свой американский паспорт, но мне нравится многое из того, что тут делается. Это общество и этот народ стоит воспринимать всерьез, и один только тот факт, что все здесь сильно отличается от того, что осталось дома, вовсе не означает, что все здесь неправильно и плохо. Просто здесь все другое. В некоторых аспектах — лучше, в некоторых — полное дерьмо, но таково уж свойство человеческой природы…
— Вернемся к якудза, — сказал Фицдуэйн. — Мне сообщили, что организованная преступность в здешних краях процветает и что некоторые банды якудза имеют свои гербы, офисы с вывесками, на которых открытым текстом написано их название, даже фирменные бланки. Как это сообразуется с тем, что ты говорил мне об обществе с низким уровнем преступности? После своего знакомства с якудза я вовсе не расположен относиться к ним по-доброму, да и “Инсуджи-гуми”, сдается мне, никогда не слышали о том, что на улицах нельзя совершать преступлений. Они чуть не размазали меня по мостовой!
— В этом-то все и дело, — перебил Берджин. — Японцы — реалисты, они понимают, что преступность будет существовать всегда. Меньшим из зол, как они это видят, является существование организованной преступности в строго оговоренных пределах. Поэтому в Японии невозможно существование преступников-одиночек, корыстных работников ножа и меча. Либо ты вступаешь в местную банду якудза, либо отправляешься кормить рыб на дно Токийского залива — третьего не дано. Такое положение дел особенно выгодно для полицейских. В какой-то степени якудза даже выполняют часть полицейских функций, сводя на нет всю неорганизованную, случайную преступность.
— Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, — вздохнул Фицдуэйн. — В картине, которую ты нарисовал, почему-то не нашлось места для корыстной человеческой природы.
— Ну, на практике это, конечно, выглядит не так безупречно, как я тебе только что рассказывал, — кивнул Майк. — Японцы тоже не безгрешны, как и все живые люди. Конечно, якудза — преступники, со всем, что из этого вытекает, однако эти преступники действуют в конкретных и очень строгих рамках, что весьма на руку среднему гражданину. Они занимаются охраной, финансовым рэкетом, не брезгуют воровством, проституцией, содержанием нелегальных игорных домов, но зато они мешают распространению сильнодействующих наркотиков и почти не допускают тяжких преступлений. Да что я тебе объясняю! Сравни Нью-Йорк и Токио; где ты будешь чувствовать себя в большей безопасности?
— Лично я — в Нью-Йорке, — ответил Фицдуэйн, расхохотавшись. — Но я с тобой согласен.
— Как ни смешно это может показаться, — с увлечением продолжал Майк, — но сегодня якудза исполняют некоторые легальные и полулегальные функции. Например, если ты разбил кому-то машину и желаешь решить дело полюбовно, то тебе не следует нанимать адвоката, нужно просто обратиться к местному главарю якудза, чтобы он представлял твои интересы. Это и обойдется дешевле, и проблема будет решена быстрее. Просто удивительно, насколько легко и просто все оказывается, когда в качестве посредников появляются двое якудза и начинают сверкать своими татуированными спинами и животами. То же самое относится к взиманию долгов с кредиторов и даже к поискам политического покровительства. Политики и якудза очень часто оказываются в одной связке.
— И как к этому относится общественность? — поинтересовался Фицдуэйн.
— Нормально, — ответил Берджин. — Здесь все опирается на структуру японского общества. Каждый выполняет свою собственную функцию, а неприятности начинаются именно тогда, когда человек
