подняли на руки поверженное тело своего главаря, боксера-мастера, устрашителя многих бойцов, создателя мифа о своей непобедимости. Казалось, они сгорали от стыда. Музыка умерла, и воцарилась похоронная тишина. Громилы несли свою легенду в горизонтальном положении, высоко подняв над головами, словно это был труп. Они поспешно уложили тело в фургон и с той же поспешностью уехали. Зеленый Леопард не оправдал ставок. Их философия была посрамлена. Разбросанные по улице памфлеты разлетелись во все стороны, когда фургон взметнул их, прибавляя скорость.
Никто не бросился поздравлять Папу, кроме меня и Адэ. Толпа не могла простить ему его внезапную победу. Мы прыгали вокруг Папы, он поднял нас и понес на руках, и наши тонкие голоса звонко выкрикивали его имя и распевали о его успехах., чтобы земля, ветры и небо были тому свидетелями. Люди разошлись, устыдившись того, что они поддерживали не того человека, устыдившись поспешности своей оценки по внешности, в дурном настроении от того, что они не знали, как сделать так, чтобы их оценки побыстрее изменились. Но нас это не заботило. Папина победа — это был весь мир, который был нам нужен. Побитый, исколошмаченный, с разбитым лицом, он весело нес нас к дому. И тут Адэ вспомнил про ставки.
— Сами убежал с нашими деньгами, — крикнул я.
Папа немедленно поставил нас на землю и ринулся в букмекерскую контору. Мы гордо шагали вслед за ним.
Когда мы пришли, Сами подсчитывал деньги, которые он собрал в ведерко. Его могучие братья сидели вокруг, и их лица светились от денег и света керосиновой лампы. Сами сидел на стуле, с лицом, покрытым потом, и с горящими глазами. Когда он взглянул и увидел нас, лицо его помрачнело. И затем он расплылся в улыбке,
— Черный Тигр, — сказал он, — ты удивил всех. Присаживайся. Давай выпьем. Мы сейчас считаем деньги. Потом мы отдадим тебе твою долю. Итак, ты выпьешь с нами? Твой бой принес мне больше денег, чем я зарабатываю за месяцы.
— Я это вижу, — сказал Папа, отказываясь присесть.
Мы стояли по обе стороны от него, его стражи на мгновение. Наступила долгая тишина.
— Так ты собираешься дать мне деньги или нет? — спросил наконец Папа. — Или мне снова придется вступать в бой?
Сами улыбнулся. Стояла тишина. Пламя свечи отбрасывало тени. Затем Сами встал, пошел в другую комнату, и пришел с толстой пачкой банкнот. Он передал их Папе, который отдал их мне. Я посчитал деньги. Папа кивнул в знак удовлетворения. Когда мы повернулись, чтобы уйти, Сами сказал:
— В следующий раз, когда будешь драться, пришли кого-нибудь из своих мальчиков.
— Зачем?
— Вместе мы заработаем больше денег.
Папа ничего не ответил. Мы ушли. По дороге Адэ сказал, что ему пора домой. Папа дал ему фунтовую банкноту, и Адэ, пританцовывая, направился домой с песней о нашем триумфе.
Только когда мы вернулись в комнату, Папу настигла чудовищная усталость. Открыв дверь, мы увидели, что Мама сидит на стуле и перед ней на столе горит свеча. Мама молилась. Она подняла глаза, увидела Папу и встала. Ее рот широко открылся, когда она увидела, что стало с его лицом. Она бросилась к Папе и обняла его. Она начала плакать. Папа упал ей на руки. Почти час мы перетаскивали его на кровать. Он не шевелился.
Глава 12
Папа спал два дня, не просыпаясь. На кровати он снова стал похож на гиганта. Было больно видеть его ноги в синяках, порезы на ступнях, нарывы на пальцах ног. Во время сна его лицо опухало все больше и больше. Его губы раздулись и стали красные и пугающие, лоб увеличился вдвое, и порез на носу еще расширился. Пока Папа спал, кровь время от времени вытекала из его бесчисленных ран и порезов, и Мама прикладывала к его синякам теплые компрессы и промывала раны отварами из трав. Мама ухаживала за ним, мыла его, причесывала волосы, как будто это был труп, который она отказывалась хоронить. На второй день мы забеспокоились и попытались его разбудить. Он повернулся в нашу сторону, открыл опухшие глаза и заехал Маме в челюсть. На следующий день ей пришлось замотать распухшую челюсть головной повязкой. Мы перестали будить его и стали за ним просто наблюдать, чтобы быть уверенными в том, что он все еще жив. Вечерами мы сидели в комнате с тремя зажженными свечками на столе, и наши лица вытягивались от нетерпения. Его спящая оболочка распространяла по комнате призрачную тишину и придавала теням что-то зловещее. Время от времени Папа начинал бормотать. Мы замирали и прислушивались. Но он снова уходил от нас.
Вечером на третий день, когда ветер стал грохотать по нашей крыше, Папа начал выть во сне. Затем он начал дрыгаться и бороться на кровати, и упал вниз. Он быстро вскочил с безумными глазами навыкате, побежал по комнате, расшвыривая вещи, сея переполох своей гигантской тенью, стукаясь об углы, и затем без сил упал возле двери, пытаясь выйти наружу. Мы с Мамой, как три дня назад, целый час перетаскивали его на кровать. Мама зажгла три палочки с благовониями и расставила их по трем углам комнаты, чтобы прогнать злых духов. Позже в тот вечер, пока я сидел один в комнате, наблюдая, как волнами вздымается папина грудь, словно дыхание покидало его навсегда, Мама привела в дом трех женщин. Все они были одеты в черное. Одной из них была Мадам Кото. Другой, как я понял позднее, была влиятельная травница, которая в свое время была ведьмой и призналась в этом на людях; ее в наказание забросали камнями. Она возникла снова через год после своего признания и превратилась в сильную травницу, пообещав общине делать только добро. Немногие ей поверили, но все ее боялись.
Когда три женщины вошли к нам в комнату, я понял, что должно произойти что-то серьезное. Я молча стоял в углу, прячась в одеждах. Казалось, что они не придавали значения моему присутствию. Я молча стоял в углу и смотрел, как они вызывают дух Папы обратно из Страны Воюющих Призраков. Всю ночь невыразимо странными голосами они выкликали публичные и тайные имена Папы. Всю ночь они исполняли бесчисленные ритуалы, сопровождая их печальнейшими песнями, сочиняя на ходу погребальные песни на его имя, хором распевая заклинания, изменявшие пространство комнаты, удлинявшие серо-коричневые тени, заставлявшие паутину деформироваться и растекаться, как будто она превращалась в черную жидкость. Над нами материализовывались фигуры ночных птиц, машущих крыльями над горящей свечой; в комнате чувствовалось присутствие многих безымянных существ, проплывавших в воздухе, смешанном с дымом священных трав. Черные морские волны накатывали на темные берега на потолке, пока женщины вызывали сотни разных сущностей, чтобы побороть то, что мешало им схватить дух Папы в дальних пределах человеческого сознания. Травница, которая была ведьмой, истекая потом, выкликала имена духов и тряслась в конвульсиях, меняла свой облик под покровом теней и вела героические битвы с духами, которых мы не видели. Она билась с ними своим худосочным телом, с лицом перекошенным и сморщенным, как кожа старой черепахи, которую она положила на кровать, чтобы помочь себе быстрее передвигаться в тех краях, где скорость является вечным парадоксом. Над дверью она повесила высушенные головы антилопы и тигра, череп дикого кабана и выпущенные когти льва, умершего в прыжке. Она принесла в жертву двух белых петушков. Их кровь, смешанная с сильно пахнущими снадобьями, испачкала наши стены. Перья попугая и орла она сожгла прямо на полу, чуть не спалив весь дом. Травница бритвой сделала насечки на папиных плечах и вложила травы в кровоточащие надрезы. Папа не двигался. Я видел, как кровь закапала с его плеч, черная от трав. Затем глубокой ночью женщины стали танцевать вокруг кровати с пронзительными визгами. Толпа собралась вокруг нашего дома. Папа зашевелился. Ветер, казалось, захотел сдуть наши дома. Дверь распахнуло, в комнату ворвался вихрь и задул все свечи, и в темноте я увидел большую белую фигуру раздувшегося духа, который никак не мог покинуть комнату. Я закричал, и эта сущность заколебалась в воздухе и стала опускаться вниз. Она опустилась прямо на Папу. Когда дверь закрыли и свечи зажгли, Папа вдруг вскочил, задыхаясь от нехватки воздуха, весь напрягшись, с широко открытыми глазами, как будто он очнулся от сна, полного ужасов.
