Секретарь к гостю повернулся:
— Язык какой, скажи?
Петр честно вслушался. В колонии и в институте по английскому-немецкому первым считался. Французский тоже не забывал, еще вместе с мамой учили. Ну и по жизни разного наслушался.
— Кажется, таджикский, товарищ Кадыркулов.
— Ой, молодца!
Выключив радио, товарищ секретарь вновь оскалился тигром.
— Таджикский, верно. А какой? Северный, южный? В Кулябе одно, в Каратегине — другое. Не понял, товарищ Кондратьев? Русский ты, урус, значит, не сбежишь. Режут урусов, всех режут. Белых, красных — всем чик-башка. Вернешься, товарищ Кондратьев, никуда не денешься. И поручение выполнишь. Прикажет партия — Шамбалу-мамбалу, и ту найдешь. Хоть на Памире, хоть на базаре в Самарканде. Понял, да?
Дернул губами Петр Кондратьев. Усмешкой оскалу ответил.
— «Lee-Enfield» дадите?
— ...Даня, что с тобой? Почему ты в моих очках?!
Мама встретила его в прихожей. При виде сына в очках у нее медленно опустились руки. Из чашки, которую она держала, выплеснулись на пол остатки чая, но мама этого не заметила. Ударь сейчас молния с потолка, она бы и молнии не заметила.
Изворачиваться и врать не имело смысла.
— Ты понимаешь, мам... С утра зрение глючит. Проснулся — стрелок на будильнике не вижу. Ну, я...
Они долго сидели на кухне. Пили чай. Вернее, пил Данька — мама к своей чашке больше не притронулась — и рассказывал. Как проснулся утром, как запаниковал, нашел мамины старые очки, решил идти на медкомиссию; что сказал ему доктор... Он выложил на стол визитку. «Свитенко Николай Павлович, офтальмолог, кандидат медицинских наук», — вслух прочитала мама. Пытаясь успокоить ее, Данька обнаружил, что и сам заметно успокоился. В конце концов, доктор сказал, что существуют методы лечения, Значит, надежда есть. А то, что окулист заранее ничего не обещал, — это правильно. Честный человек.
К чему зря обнадеживать?
— Тут адрес есть. И часы приема. Когда он велел прийти?
— Послезавтра.
Мама, кажется, тоже справилась с первым потрясением и говорила по-деловому, без лишних эмоций. Есть проблема, ее надо решать.
— Могу с тобой вместе пойти. Если хочешь.
— Мам, я что, маленький?
— Большой, большой. Пойдешь сам. А я позвоню тете Вале, узнаю, кто еще из врачей...
В прихожей, словно отвечая маме, зазвонил телефон. Данька хотел пойти взять трубку, но, пока он выбирался из-за стола, мать его опередила.
— Алло... Петр Леонидович? Здравствуйте!
Еще в самом начале, когда Данька сообщил дома, что устраивается в тир на полставки, мама отправилась знакомиться с Данькиным «работодателем». Она так и сказала: «работодателем». После разговора с дядей Петей она стала звать тирщика Петром Леонидовичем или, если думала, что сын не слышит, «шефом моего Дани». И отзывалась о старике исключительно положительно: тирщик сумел обаять маму с первой минуты знакомства. Позже она заходила в тир редко, для проформы (естественно, не на «минус первый»!), и однажды Данька уговорил ее пострелять из «воздушки». С пятого раза мама, под чутким руководством двух инструкторов, старого и малого, все-таки попала в «Карлсона».
Радовалась, как девчонка! Даже помолодела.
— Даня? Дома.
Пауза.
— ... да, был. Недавно вернулся. Ох, знаете, у нас серьезная проблема...
Более долгая пауза.
— Нет, не с армией. Со зрением.
Даниил Архангельский, тирмен восемнадцати лет, тяжело вздохнул. Лучше б он сам трубку взял. Сейчас мама начнет рассказывать, переживать заново...
— Минус восемь. Да, прямо с утра, представляете? Проснулся, говорит, и... Нет, меня дома не было. Неужели?! У вас?! Что, тоже за один день?
Оп-па! Выходит, они с дядей Петей собратья по несчастью?
Данька приободрился. Петр Леонидович стрелок — куда там молодым! Лучший в мире! Значит, и нам слепота не грозит...
— Без лечения? Извините, Петр Леонидович... нет, я вам доверяю... Но это реальный случай? Или вы просто хотите меня успокоить? Что вы, я вовсе не хотела вас обидеть! Но врач, сами понимаете... Да-да, конечно, я уже даю ему трубку.
Мама вернулась на кухню.
— Даня, твой шеф. Беспокоится за тебя.
Данька прижал к уху теплую после мамы трубку.
— Добрый вечер, Петр Леонидович.
— И тебе добрый, коль не шутишь. Что, глаза сильно сели?
Тирщик спрашивал деловито, без преувеличенного сочувствия. Данька был ему благодарен за спокойный, почти равнодушный тон.
— Сильно. Минус восемь, — стараясь подражать дяде Пете, без трагических ноток ответил он. — В очках более-менее...
— Ясно. Больше ничего не болит? Не беспокоит?
— Да нет. Остальное все нормально.
— А что медкомиссия?
