Зато на верхнем ярусе подвала было куда веселее. Тут имелись комнаты с кроватями-скакунцами (они сами прыгали, как железные лягушки, скрипя пружинами!); попадались углы с захлопом, где так здорово играть в «хлоп-шлеп» Щелкун, похожий на огромного черного кузнечика с дюжиной перепончатых лап, ловко щелкал Малышу орехи кусачками. Кусачки росли у него из ноздрей. Орехи непонятно где добывали Кружулики. Может, воровали. Чтобы они поделились орехами, надо было разрешить им себя закружулить. Малышу нравилось. Он часто кружулился за орехи.
А еще Карлсон показал ему свою домовинку. Там он отдыхал, уморившись от игр.
Однажды Малыш спросил у Карлсона, можно ли привести сюда друзей.
Карлсон задумался. Лицо его от мыслей пошло пятнами.
— А если им не понравится? — спросил он. И вдруг просиял — Води! Будешь как я. Ну, почти как я. Потому что у тебя нет шнурка и домовинки. Только води по одному. Тут не всем нравится.
Как кому-то может не понравиться в подвале, Малыш не понимал.
Но скоро понял.
С друзьями не заладилось. Сашка Маленин отказался после первого раза, Захар Кононенко вообще не пошел. Только Янка Мааса, смуглая девчонка, которую перевели к ним в девятом классе, трижды ходила и говорила, что нравится. А потом и ей расхотелось. И дружить с Малышом расхотелось. Но Малыш не особенно расстроился. Он уже знал, что большинство людей — странные. Им в подвалах не очень-то хорошо.
Когда по телевизору начали показывать фильмы ужасов, Малыш сразу понял: это комедии про подвал. Смешные.
Со временем Малыш вырос. Закончил школу, поступил в Университет. Получил диплом, пошел на работу. Женился. Хотя и не сразу. Его первой невесте не понравилось в подвале. И второй тоже. Зато с третьей все прошло превосходно! Когда их сыну исполнилось семь лет, мама и папа подготовили ему Большой Именинный Сюрприз: в этот день они впервые взяли его с собой в подвал.
Сын был в восторге.
Иногда Малыш водил в подвал сослуживцев и еще кое-кого, например глупого пьяницу с ножом, который хотел поиграть с ним на троллейбусной остановке. И жизнь складывалась наилучшим образом.
А потом Малыш совсем вырос и даже состарился.
Однажды к нему пришел Карлсон. Давно не ходил, забыл, наверное, а тут взял и пришел. Малыш тоже давно не ходил. Все больше в постели лежал. Поэтому очень обрадовался.
— Пойдем в подвал? — спросил Карлсон.
Он смущенно дергал шнурок и старался не смотреть на Малыша.
— Ага, — улыбнулся Малыш. Старый, он сейчас помолодел, улыбаясь.
— Ты не боишься? — тихо спросил Карлсон.
— Не-а, — расхохотался Малыш. — Это ведь наш подвал. Чего там бояться?!
Карлсон вздохнул с облегчением. И они ушли в подвал.
Странное что-то случилось в это утро с красным бойцом Оксаной Бондаренко. То ли солнце светило особенно ярко', то ли воздух, сладкий и по-весеннему пьянящий, разбудил давно не бившееся сердце. Улыбнулась Оксана, огляделась вокруг, словно все впервые увидев: и близкий лес, листвой молодой залитый, и зеленую траву на просевших могилах. Трухлявое дерево старого креста теплым показалось.
Вздохнула красный боец Бондаренко, воздух губами молодыми тронула. И совсем не то сказала, что думала:
— С праздником вас, Андрей Владимирович!
«Христос воскрес» — так и не выговорила. Не смогла.
Поручик Дроздовского полка Андрей Владимирович Разумовский удивленно вскинул светлые брови, подумал, встал с зеленой травы.
— Спасибо, Ксения. Воистину воскрес!
Обычно они ругались. Девушка обращалась к классовому врагу исключительно на «ты», а «вы» поручика звучало хуже всякой брани. Но… Не иначе утро сегодня было такое особенное.
У мертвых порядки строгие, но и послабления бывают. Трижды в год отпуск положен — в Жиловый понедельник, на Троицу и, понятно, в Великдень. Ненадолго, на сутки всего, но и этому будешь рад. Тем более и церковь рядом, и священник, такой же, как ты, отпускник, ждет на службу.
Красный боец Оксана Бондаренко поповских обычаев не признавала и ни в один отпуск церковный порог не переступила. Жалели ее соседи, тихие покойники из ближайшего села, головами скорбно качали. И без того, мол, грешница великая, без креста и ладана закопана, так еще и церковь стороной обходит, Бога о прощении не просит! Оксана только смеялась, не отвечала даже. Грешницей она себя не считала, предрассудки отбрасывала прочь, а главное, числила себя победительницей. Свою войну она выиграла, пусть и не дожила слегка.
Ее убили весной 1921-го на такой же пасхальной неделе, за день до Великдня. Ударила пулеметная очередь с махнов-ской тачанки, рухнула в свежую траву боец славного отряда товарища Химерного, вдохнула в последний раз острый запах теплой земли. До дня рождения оставался пустяк — месяц всего. Не довелось — так и осталась двадцатилетней. Вырезали друзья звезду из жести, обложили дерном могилу, сказал товарищ Химерный твердую партийную речь…
Поручик Разумовский тоже считал себя победителем. Разрубила его горло красноармейская сабля в лихом бою летом 1919-го. Вкопали товарищи наскоро срубленный крест, дали залп в горячее небо — и ушли дальше, на Москву. Не о чем было жалеть Андрею Разумовскому, и не жалел он. Вот только в церковь тоже не ходил, а почему — молчал. Спросят его, пожмет поручик плечами под золотыми погонами, закусит зубами сорванную былинку…
Дивилась Оксана вместе со всеми. Но — не спрашивала из гордости. А вот сегодня не удержалась. Утро было такое.
— Почему бы вам в церковь не сходить, Андрей Владимирович? — тихо сказала она, стараясь, чтобы прочие не услыхали. — Вы ведь верующий, под крестом лежите. Или на Бога обиделись?
Поглядел на Оксану поручик, хотел ответить резко, как привык, но, видно, передумал. Кивнул, поглядел на утреннее солнце:
— Возможно, вы правы. Только не обиделся, иначе. Во всем порядок должен быть. Атак…
Оксана тоже кивнула, вперед — туда, где ворота кладбищенские стояли, — поглядела. Высоко солнце, значит, и служба скоро кончится. Ненадолго мертвых в церковь пускают.
— Вам обещали рай. Или ад. Так ведь? А вместо этого… Вроде как обманули, да?
Не шутила Оксана, не издевалась. И поручик ответил серьезно:
— Наверно… Наверно, я просто растерялся, Ксения. Нам действительно обещали другое. Как и вам. Смерть — часть жизни, и если нас обманули в смерти…
— Вас обманули, не нас! — вскинулась девушка, вражеский подвох в речи поручика почуяв. — Жизнь у вас была антинародная, и погибли вы антинародно, за империалистов и вашу Антанту. Не верю я в рай поповский, но даже если есть он, нечего таким, как вы, в нем делать. Развела вас с народом кровь, вами пролитая, навечно!..
Хотел возразить Андрей Разумовский, как привык, в полный голос, но почему-то не стал. Поглядел вперед, улыбнулся:
— Дядько Бык идет. Сейчас в церковь погонит!
Не всем дано мертвых видеть, потому как это — вечного порядка нарушение. Только всякое случается, иногда и закон трещину дает. Нырнул как-то хлопчик в Студну-речку раков наловить, открыл глаза — и сквозь муть донную увидел голову с черными рогами, взглянул в мертвые белки круглых глаз…
Утонул бык, с обрыва упав. Не стали доставать — и соседей не предупредили. Вынырнул хлопчик, зашелся воем, доплыл до берега, скользнул ладонью по липкой грязи. Откачали, да только с того дня бык утонувший так перед взором и стоял. А еще начали глаза различать мертвецов — и прочее, что живым видеть не положено.
Теперь дядьке Быку седьмой десяток пошел. Седой стал', костлявый, страшный. На кладбище бывал часто, поскольку долгом своим считал порядок среди мертвого народа поддерживать. А какой
