старались закрыть без звука, без скрипа, но Олег все услышал и приподнял голову.
— Спи, спи, — сказал Пытляков.
Он сидел на табуретке у окна и штопал носки.
— Это кто был? Будков?
— Будков, — кивнул радист. — Ты чего вскочил? Спи. Я тебе не буду мешать. Шестой час пока…
— Шестой час? — сказал Олег, опускаясь на свою солдатскую постель.
— Давай, давай, — проворчал Пытляков, — спи.
И хотя Олег собрался бежать за Будковым и начать разговор тут же, немедля, не дать Будкову и минуты былой безмятежности, перейти в первую же атаку, он вдруг подумал, что спешить не стоит, а надо подготовить себя к действию, он снова, укутавшись одеялом, закрыв глаза, принялся вести разговор с Будковым, тайный, вести с удовольствием, но вскоре слова стали повторяться и путаться, и Олег задремал.
Он проснулся и понял сразу, что проспал все на свете, и Терехову стоило подыскать другого посла, желтые жаркие пятна окружали его постель, плавили пойманные ими пылинки, жгли Олегу спину и бок.
Пытляков возился с рацией.
— Вставай, — сказал он, — беги в столовую. Она уже закрыта до обеда, но Будков велел оставить тебе завтрак. Там сидит такая повариха, Нюра, ты ее не знаешь, да? Ну, в общем, увидишь, она тебя ждет…
— Будков заходил? — спросил Олег, натягивая брюки.
— Раза два. И еще тебя спрашивал один мужчина, ваш, сейбинский. Шарапов, что ли… Есть у вас такой?
— Есть…
— Он сказал, что пошел по делам и к вечеру вернется. И машина тут…
— Вот черт, — вздохнул Олег, — а я сплю…
Аппетита у Олега не было, но он снова сказал себе, что спешить ему не надо, а надо подготовиться к действию, и потому он старательно и долго пережевывал кусок жареной печенки. Повариха Нюра хлопотала вокруг него и улыбалась ему, потому что сам Иван Алексеевич сказал ей про Олега добрые слова и попросил обслужить его со вниманием.
— Да, сам Иван Алексеевич приходил два раза, все беспокоился, он у нас такой…
Муха вилась над куском хлеба, отъевшаяся и наглая, и каждый раз, когда Олег отгонял ее, она пролетала над левым его ухом со скандальным своим звуком, чтобы вернуться через секунду.
День был жаркий, и по улице по выбеленным солнцем деревянным тротуарам Олег шел не спеша, будто разморенный, а на самом деле он почувствовал вдруг, что волнуется и что не очень веселое занятие ждет его впереди.
Тогда он подумал, что стал чересчур благодушным, как будто бы все простил Будкову и все забыл, как будто бы забыл, что по вине этого распрекрасного Будкова, по милости его мучались сейбинцы не один день и не одну ночь, мокли в леденящей и грязной воде, а Тумаркин, тихий парень с черными, жалеющими мир глазами, лежит в Сосновской больнице, и кто знает, как срастутся поломанные его ребра. «Ничего, ничего, — сказал себе Олег, злость и решимость возвращались к нему, — сейчас наш Иван Алексеевич запляшет, сейчас он узнает, что думает о нем народ». Доски тротуара сворачивали вправо, к конторе, к зеленому непременному штакетнику, к вздыбившейся муравейником клумбе с анютиными глазками.
Контора размещалась в обычном бараке, раньше, при Фролове, управленцам было просторнее, но когда пришел Будков, он решил отдать полдома под школу. «Ничего, потеснимся, чего нам, чиновникам, — сказал он тогда, — а ребятишкам заниматься пока негде». Впрочем, сейчас было лето, уроки кончились, в классах копошились кружковцы, школа стала ребячьим клубом. Олег шагнул в сырую темень здания, свернул влево, за спиной его остался шум ребятни.
Предбанника у Будкова не было, и секретарши не было, не дорос еще, но табличка «начальник СМП» на зеленой клеенке двери висела солидная.
Будков сидел над бумагами за столом.
— Олег! Наконец-то! — шумно обрадовался Будков, встал стремительно, так, что ручка катанулась по настольному стеклу и свалилась на пол, оставив кляксу.
Он бросился Олегу навстречу, обнял его, смеялся, приговаривая:
— Ну молодчина, ну молодчина!..
— Проспал я, — хмуро, оправдываясь, сказал Олег.
— Ничего, ничего, нынче воскресенье, садись, рассказывай, как там?
— А что рассказывать-то? В порядке все…
— Сам понимаешь, мне все подробности интересны… Не чужие ведь… Как там Терехов?
— Терехов? Как все…
Олег глядел на Будкова, оживленного, суетящегося, глядел на то, как он сигарету скачущими тонкими пальцами вытягивал из пачки, и понимал, что он и вправду обрадован его появлением в поселке, и вправду волнуют начальника поезда все мелочи сейбинской жизни, и то, как там Терехов, и то, как там другие знакомые Будкову люди. Он глядел на Будкова и чувствовал, что, несмотря ни на что, несмотря на все его логические построения, несмотря на все слова, грозные, но справедливые, которые ему еще предстояло начальнику поезда сказать, видеть Будкова было ему приятно. Будков сидел свежий и выбритый, снежная рубашка его и галстук с отливом напоминали Олегу о иных днях и иных местах, рубашка сидела ладно, был начальник поезда ловок, подтянут, худощав и жилист. Жаркий день прошлого лета вспомнил Олег, купались они однажды вместе в Кизире, смотрел тогда Олег на Будкова, смеющегося, шумного, прыгавшего от избытка сил на сырой гальке, смотрел на его сухие, эластичные мышцы, коричневую кожу, волосатый торс культуриста и думал: «Страстный он мужик, наверное…» И сейчас ему доставляло удовольствие видеть энергичное и умное лицо Будкова, живые его доброжелательные глаза, искренний интерес в них ко всем событиям сейбинской жизни. «Мало ли кто мне приятен, — подумал Олег. — Надо помнить, кто он есть, понял?»
— А Ермаков, Ермаков как? Ты видел Ермакова?
— Нет, я в больницу не заходил, — сказал Олег, — но наши бывают у него. Вроде поправляется Ермаков.
— Кормились-то хорошо в эти дни? Не голодали?
— Не голодали…
— Ну добро, ну добро… И мост, говоришь, стоит…
— Стоит…
— Я уж хотел выпрашивать вертолет, чтобы к вам добраться… Но вот не удалось… Хоть сердце и ныло, а верил, что у вас хорошо будет… Нет, на самом деле все в порядке? А? Не успокаиваешь?
— Чего успокаивать-то? — вырвалось у Олега, и он, неожиданно для себя, улыбнулся. — Взрослые ведь мы люди…
— Ты не смейся. Я всерьез. Сегодня ночью из Кошурникова вернулся. Завтра к вам поеду. В крайнем случае послезавтра.
— Милости просим.
Будков вдруг заулыбался смущенно, словно бы признавая слабостью свой неспокойный интерес к сейбинским событиям, застенчивая, нечаянная улыбка эта сделала лицо его ребячливым и добрым, знакомым Олегу, и Олег подумал, что вот этому приятному ему человеку он ничего не сможет выложить достойно, и Терехову надо было и вправду отправлять другого гонца. «Ничего, ничего, не все сразу, — пообещал себе Олег. — Надо собраться». А Будков все расспрашивал Олега о наводнении и сейбинцах, и Олег отвечал ему на все вопросы обстоятельно, не спеша, терпеливо, умалчивая пока о главном. Он все ждал, что Будков не выдержит сам, выдаст себя, наткнется, напорется своими вопросами, своим беспокойством на темную историю сейбинского моста, и тогда уж Олег возьмет свое, поведет разговор по исследованному им в мыслях пути, не сделает ни шагу назад. Но Олег все еще ерзал на стуле, и, как ни хмурился он, его обезоруживала застенчивая радость Будкова, не так уж плохо иметь, черт возьми, начальника поезда с таким обаянием, бывают начальники и в сто раз хуже, а этот, взволнованный твоими заботами и довольный твоими делами, был сейчас как брат.
