– Пытаюсь понять, – пробормотал он, щёлкая клавишами датчика. – Почему он не умирает? Уровень радиации здесь обычный, смертельный для его вида…
«Его вида»! Ботаник хренов. Точнее, зоолог – в данном случае. Говоря по правде, он никогда мне не нравился.
– Зачем тебе вообще эта штуковина? – терпеливо спросил я, надеясь, что разговор немного расслабит его, и он перестанет действовать мне на нервы своими флюидами. – Что-нибудь новенькое собираешься выяснить?
– Возможно, – буркнул Дэвид, и я послал его подальше. Вслух, но он только хмыкнул, продолжая щёлкать по клавишам.
– Вот он! – внезапно завопил Илья и вскинул винтовку. Громыхнул выстрел, потом ещё один. Илья перехватил винтовку за ствол и со всех ног кинулся вперёд. Я рванул за ним. Когда мы, тяжело дыша, остановились, Илья принялся материться. Я пнул ногой мешок маловразумительного месива, валяющийся на земле. Недели две назад это, должно быть, был бледняк. Но, похоже, кто-то из представителей «нашего вида», как сказал бы Дэвид, познакомился с ним раньше нас. Охота на бледняков – популярный спорт. Дешёвый, не требующий лицензии и довольно увлекательный временами.
Подошёл Дэвид и спросил, от чего бесится Илья. Я объяснил, что он то ли сослепу, то ли от излишнего рвения принял за нашего друга старый мешок костей. Винить Илью в этом было трудно – с каждым часом наш клиент становился всё более похож на то, во что Илья только что бездарно всадил две пули.
– Пошли отсюда. Воняет – жуть, – поморщился Дэвид и прытко припустил вперёд. Мы с Ильёй переглянулись. Я пожал плечами. Обоняние у нас искусственно притуплено – не настолько, чтобы мы не могли идентифицировать запах, но эмоциональная его переносимость заметно снижена. Это один из многочисленных подарков, которыми одарили нас предки костяного мешка, валявшегося сейчас у наших ног. Это – а ещё улучшенные рефлексы, повышенная восстанавливаемость тканей и почти полная резистентность к воздействию окружающей среды, в том числе – радиоактивному. Старики говорят, нас собирались использовать для колонизации новых планет. Наши деды рассудили, что начать стоит с Земли. Долгожданная ядерная война между странами Большой Девятки пришлась очень кстати. Мой папаша говаривал, что после неё выжили только тараканы да мы. Он преувеличивал, конечно, но ему, видать, нравилось сравнивать нас с тараканами. Мой папаша был малость придурковат, и никто не удивился, когда однажды он прямо на работе снял галстук и всадил себе в горло нож для резки бумаг. Кстати, он, как и Дэвид, чувствовал запахи острее, чем все нормальные люди. Мать не раз говорила мне, как рада, что я не похож на отца.
– Э-эй! – закричал Дэвид. – Джер, Илья! Сюда! След!!
И мы с Ильёй переглянулись снова. Конечно, Дэвид – мудак. Но он один из нас. Этого не отнять.
Мы хлопнули друг друга по ладоням.
И пошли.
– Их двое. Глядите…
Мы глядели. И впрямь, теперь по песку тянулась не одна, а две вереницы следов – рядом, словно бледняки шли, поддерживая друг друга. Потом одна вереница обрывалась, а другая продолжала путь через равнину, но шагов через триста их снова стало две – будто второй путешественник свалился с неба.
– Встретились два одиночества, – заметил я не без сарказма.
– Он её нёс, – сказал Илья. – Вот отсюда и досюда. Тащил на спине. Потом она опять шла сама. Блин, точно ведь бункер где-то рядом…
– Она? – тупо переспросил я и тут же хлопнул себя по лбу. И впрямь, вторые следы – намного мельче первых, тех, которые мы изучали уже третьи сутки.
– Не факт, – возразил Дэвид. – Может, ребёнок.
– Ребёнок? Здесь? Один? – переспросил я и снова постучал по лбу – теперь уже это был лоб Дэвида. Он принял упрёк и смущённо потёр переносицу костяшками пальцев.
– Маловероятно, но хрен их знает, – удивил меня Илья – обычно в подобных дискуссиях он принимал мою сторону. – Если этот чувак третьи сутки не дохнет на поверхности, то ребёнок вполне может продержаться день или два.
– Да какая разница, – раздосадованный тем, что внезапно остался в меньшинстве, бросил я. – Был один бледняк, стало двое. Значит, и Дэвиду найдётся чем поживиться.
Дэвид согласно кивнул, его глаза слабо блеснули. Хоть и конченный ботаник, на деле он мало чем отличался от нас. Я тихонько вздохнул про себя. Эх, ладно – свой лимит я отстрелял в лагере. Автоматная очередь, уложившая большинство тусовавшихся под тентом бледняков, была моя. Илья добил двоих, ещё одного, уцелевшего чудом, пристрелил Ноах, а Дэвид на меня обиделся и обозвал мясником. Я, честно говоря, и сам не знаю, как это вышло. Обычно мы делим добычу поровну.
Но теперь, когда охота снова оживилась, я был готов честно отдать свой долг. Я всегда честно отдаю долги, включая карточные. Илья подтвердит.
– Вдвоём не уйдут далеко. Двинули, – бодро сказал Илья, кажется, совсем забыв про недавний конфуз с древним трупом. Дэвид тоже приободрился и, коротко улыбнувшись, впервые за день поправил висящий на бедре пистолет.
Мы двинули.
Но в итоге прав таки оказался именно я!
– Баба, – сказал Илья, и я тут же отобрал у него бинокль, даже не пытаясь скрыть ликование.
Это действительно была женщина. Хотя я понял это не сразу – у неё сильно облезло лицо, а от волос остался куцый клок рыжей пакли, но было ясно, что это не ребёнок. Сколько лет женщине, конечно, сказать никто не мог – включая, вероятно, и её соплеменника. Мы застали их то ли в минуту отдыха, то ли в процессе окончательного издыхания. Они лежали на земле крестом, женщина примостила затылок на ногах мужчины, и несколько секунд я всерьёз думал, что оба окочурились. Но потом женщина шевельнулась, подняла руку, на которой уже почти не осталось кожи, и мужчина тоже поднял руку, на которой болтались обрывки рукава. Они не прикасались друг к другу, просто подержали так руки немного и снова уронили их на землю. Я себе вполне представлял их диалог: «Жива ещё, нет?» – «Типа того. А ты?»
– Ну, парни, кто первый? – спросил я смиренно.
– Ш-ш, – прошипел Илья. Он уже лежал на животе, прижимая винтовку к плечу, и вожделенно щурился в оптический прицел. За его плечом часто дышал Дэвид. Скалистая гряда осталась позади, и мы заняли позицию на небольшом холме, с солнечной стороны. Укрыться особенно было негде, зато равнина – как на ладони, да и вряд ли полуослепшие к этому времени бледняки могли нас заметить с такого расстояния. Они вообще не любят смотреть в сторону солнца. Припекало, к слову, снова порядочно, я весь взмок и снял рубашку. Илья тоже, и я видел пот, ручьями тёкший по его загорелой спине.
– Она поднимет руку, – хрипло сказал Илья. – И…
Я окинул соратников завистливым взглядом и опять приложился к биноклю. Хоть понаблюдаю вблизи… Я почувствовал, как гулко и мучительно забилось сердце, как загудел кровоток, набирая обороты. Сейчас… вот сейчас… это, которое раньше было человеческой женщиной, снова поднимет руку, не подозревая, что подаёт сигнал снайперу, а раз она не подозревает, то её рука не будет дрожать, спокойная, длинная бледная рука… Сей-ча-а…
Я не знаю, сколько проходит времени. Мы, все торе, хрипло дышим, молча глотая пыль. Одной рукой я сжимаю мокрый корпус бинокля, другой – ствол над плечом. Се-ей…ча-а…
Женщина поднимает руку.
Илья спускает курок.
И, дьявол возьми, выстрела нет!
В оглушительной, ослепительной горячей тиши снова сухо щёлкает курок, и тогда Илья начинает орать. Я отрываю бинокль от глаз, чтобы схватить автомат, но за миг до этого замечаю, что бледняки больше не лежат крестом, они поднимаются. Очень медленно, но они поднимаются, и сейчас они побегут. Очень медленно, как полудохлые тараканы, но ведь снова побегут, мать их!
