После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану:
– Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, – не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру.
– Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный.
– Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок – надеюсь, это тебя совершенно успокоит.
Дустали-хан сквозь зубы прорычал:
– Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей!
– Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану – он еще и ребенка от первой жены с собой приведет.
Тем временем мать Практикана совсем разошлась.
– Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, – бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал.
– Возблагодарим господа бога, – вмешался Асадолла-мирза, – он и вас не оставит своей милостью…
– Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, – отвечала старуха, – бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит…
При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала:
– Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали…
Асадолла-мирза с улыбкой проговорил:
– Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли?
Старуха разразилась хохотом:
– Ой, вы меня уморите такими словами!
Отсмеявшись, она заявила:
– Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться…
– Опиумом?! – хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан.
– Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, – целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова.
– Ну, невелика беда, ханум, – улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. – Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон.
Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли:
– Ах!… Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил?
Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула:
– Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда.
Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала:
– Богом клянусь, эта невеста мне по душе!
Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала:
– Мамочка, ее борода мне лицо исколола.
– С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, – громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке.
– Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим.
– Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим.
После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину.
Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу:
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть?
По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил:
– Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж?
– Да, дядя Асадолла.
– Ты его любишь?
– Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить?
– Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала.
– Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать.
– А его мать и сестра тебе тоже понравились?
– Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола.
– Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор!
Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул:
– По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! – и побежал к калитке.
Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел.
Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил:
– Железнодорожный узел?… Почему прежде всего железную дорогу?… Помоги бог Полковнику!
– Ну надо же им было с чего-то начать, – сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его.
– Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, – покачал головой дядюшка.
– Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу?
– Ну, не только по этой причине, но и не без того, – процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: – Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться – за меня!
Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил:
– Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас – откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал?
