Война мага. Том 3: Эндшпиль

Это оказалось отвратительным зрелищем.

Передовая пятерка, трое пареньков и две совсем молоденькие девчушки дружно разжали руки и одинаковыми движениями схватились за горло, в корчах валясь на мостовую. Фесс почувствовал, как ему под дых тоже въехал незримый кулак, но с трудом удержался на ногах.

За первой настал черёд второй пятерки птенцов, пытавшихся укрыться за выступами фасадов, — напрасно. Прежде чем кто-то из них успел в последний раз вспомнить маму, ноги их подкашивались, мальчишки и девчонки без чувств падали на жёсткий камень.

— Десять, — издевательски-громко считал Этлау. — Двенадцать… пятнадцать… отличная работа, Неясыть… семнадцать… Двадцать! Превосходно, замечательно, великолепно, полдела уже сделано…

Из мглы, клубившейся в дальнем конце улочки, выступила новая фигура.

Фессу не требовалось глаз, чтобы узнать её — Старшая. Всё в тех же широких шароварах, некогда идеально-снежной белизны, а теперь драных, перепачканных и прожжённых во множестве мест.

Над головой девушки тем же белым огнём, что и сфера Этлау, горела приснопамятная корона Салладорца, какие он возлагал на своих птенцов там, в мёртвой южной пустыне.

Заклятие некроманта рассыпалось, растаяло, как ему и положено, согласно классическим учебникам того же Радалуса. Старшая смела чары Фесса играючи, с той же издевательской лёгкостью, что и Эвенгар творил свою волшбу, стоя перед кипящими бессильной яростью Фес-сом и драконицей.

— Ты, враг мой, — донеслось до Кэра.

— Проклятье! — зарычал Этлау, почему-то кидаясь к некроманту. — Закройся, она сейчас…

Ночь сменилась днём, тьма — светом и обратно. Фесс запомнил только тупой удар о мостовую — ноги отказались его держать. Потом — жар, жуткий и испепеляющий. Треск бушующего пламени, и безумный, налитый кровью глаз преподобного Этлау возле самого лица.

— Так, так, так, — с лёгкой иронией проговорил чей-то неприятно-знакомый голос. Пламя вокруг угасло, и Фесс очумело завертел головой, пытаясь осмотреться.

Баррикада исчезла, вместе с домами булочника и шорника, в которые упиралась. Не стало и еще доброй дюжины домов, росшие во двориках старые деревья вырвало с корнем, оставив только обугленные комли, сиротливо торчащие из почерневшей земли. Не осталось в живых ни одного из защитников баррикады, не осталось даже их тел — всё обратилось в невесомый пепел. Уцелели только некромант и инквизитор; при этом всё лицо Этлау покрывала кровь, руки тряслись, а в воздухе вокруг них медленно угасало знакомое свечение святого пламени — им преподобный сумел встретить атаку Салладорца, отразив первый, самый страшный удар.

— Какая трогательная сцена, — глумливо произнёс Эвенгар, брезгливо перешагивая через пятна чёрного жирного пепла. — Подумать только, некромант и инквизитор, заключившие друг друга в братские объятия! Я готов поверить, что Спаситель был прав и волк таки возляжет рядом с ягнёнком.

Фесс попытался пошевелиться — напрасная попытка. Не осталось и магии, внутри прочно обосновалась прежняя болезненная пустота. В Могильный Ветер он вложил всё, что имел.

— На что же ты потратишь свои последние силы, а, чародей? — издевался Салладорец, скрещивая руки на груди. — Ты ведь не сможешь сейчас даже зарезаться.

— Что тебе надо, Эвенгар? — неожиданно спокойным и твёрдым голосом произнёс инквизитор.

— О, вот и наш доблестный отец Этлау, — притворившись, что только сейчас узнал его, всплеснул руками Салладорец. — Меч веры. Щит света и правды, надежда и опора Святой матери Церкви. Как тебе понравилась та небольшая пьеска, которую они разыграли перед тобой, Неясыть?

— К-какая пьеска? — прохрипел Фесс. Салладорец театрально поднял брови, изображая несказанное изумление.

— Да, порой способность читать в чужой памяти доставляет столько разочарований в человеческой природе… Впрочем, мне подобное разочарование не в диковинку. Дорога к осознанию трансформы, её необходимости всегда начинается с подобного… Что же до пьески — ты ещё не понял, Неясыть, что «арест» и «лишение сана» нашего милейшего отца Этлау есть всего лишь спектакль, поставленный для одного- единственного зрителя — тебя?

Сердце некроманта сжалось, он в упор взглянул на Этлау, в его единственный глаз.

Инквизитор только пожал плечами.

— Ты забыл, что говоришь с тем, кого по праву можно поименовать Отцом Лжи? Он ещё и не такое скажет.

— Зачем мне говорить «такое», если я сказал чистую правду? — развёл руками Эвенгар. — Погляди на меня, лишённый сана. Дерзнёшь? Или побоишься, что я выверну наизнанку твою жалкую душонку и явлю всем её гнилое дно, где только похоть, властолюбие да извращённая жестокость?

— Ты явился сюда потолковать обо мне? Раскрыть, так сказать, глаза некроманту?

— Некромант давно обо всём подозревал. Только не подавал виду.

Фесс тяжело подвинулся, сел. Хорошо бы хоть к чему-нибудь привалиться, но вокруг не осталось ни единой целой стены, даже развалин.

— Кончай эти душеспасительные беседы, Салладорец. Ты выиграл. Мы проиграли. Докончи то, зачем явился сюда.

— Не волнуйся, Неясыть. Как я уже имел честь тебе говорить, всё, что бы ты ни предпринял, послужит лишь к вящему успеху моего предприятия. Так что не волнуйся, сегодня ты не умрёшь. Во всяком случае, не от моей руки.

— Не слишком ли ты уверен в себе, Салладорец? — прохрипел Этлау, пытаясь стереть с лица кровь и копоть.

Эвенгар вновь рассмеялся, легко и искренне.

— Я, инквизитор, уверен в себе ровно настолько, насколько мне нужно, чтобы побеждать. Если я что-то говорю — я знаю, зачем это делаю. И знаешь, что я хочу тебе сказать, Этлау? — Салладорец шагнул к инквизитору, нагнулся, заложив руки за спину, вперил взгляд тому прямо в лицо. — Я оставляю вас в живых лишь потому, что вы оба ещё сослужите мне службу. Будь вы бесполезны, не сомневайся, я не колеблясь угостил бы вас ещё одним подарочком. — Он не без самодовольства повёл рукой вокруг себя. — Но вы мне ещё пригодитесь. Не мните о себе слишком много, мои планы исполнятся и без вас, поэтому я не собираюсь вас охранять или оберегать. Мои птенцы заслужили небольшое развлечение, коего я не хочу их лишать. Счастливо оставаться, дорогие мои, меня, увы, влекут неотложные дела. Да, и спасибо тебе, дорогой некромант, — если б не твоё Дыхание Радалуса, меня бы тут не было. Смерть моих птенцов открыла мне дорогу в Аркин, былые понтифики, не чета нынешнему ничтожеству, приняли соответствующие меры предосторожности. — По лицу Эвенгара пробежала донельзя неприятная гримаса. — Но они погибли за меня, убитые тобой, Неясыть, моим коллегой по ремеслу. — Ещё одна глумливая ухмылка. — И мне открылась тропка. Верно,

Старшая? — Он властно обнял подошедшую девушку за плечи.

— Верно, о Великий Учитель, — восторженно выдохнула та.

— Прощайте, голубки. Ворковать, боюсь, вам осталось недолго, птенцы моего гнезда, видите ли, очень рассержены гибелью своих товарищей. Полагаю, они захотят отомстить. Всего наилучшего, дорогие мои. Что же до меня, я отправляюсь за аркинским ключом. Как ты совершенно справедливо заметил, Неясыть, Западную Тьму ограждает двойной барьер. Я намерен снять его. — Кривая усмешка. — Ты спросишь, зачем я всё это тебе рассказываю? Да всё потому же, мой юный и нетерпеливый друг, — все твои действия, любые твои действия послужат мне только на пользу. Ты прост, Неясыть, прост и до унылого предсказуем. Предугадать твои действия смог бы и ребёнок. Так что, повторяю, всего наилучшего. Встретимся на Утонувшем Крабе, любезные друзья мои, если, конечно, вы сумеете до него добраться. Ну а нет — тогда на всякий случай прощайте. В конце концов, вежливость — это всё, что отличает нас от зверей.

Салладорец отвесил шутовской поклон, кивнул Старшей и, по своему обыкновению, растворился в воздухе. В лицо некроманту словно хлестнул жёсткий порыв горячего ветра пустыни, несущего тучи взметённого песка, колючего и режущего. Эвенгар исчез словно бы без малейшего усилия, но на сей раз Фесс знал, что это не так. Аркин не зря называли Святым городом. Его обороняли не только бреннерские воины, не только полки рядовых .братьев или дружины ополченцев.