— Мой Император, я немедля запрошу…
— Запроси, — бросил тот в лицо нергианцу. — И немедля. И молись всем богам, в каких только веришь, чтобы объяснение меня удовлетворило. Иначе я буду считать тебя, самое меньшее, предателем. А самое большее… впрочем, тебе хватит и меньшего. И, уверяю тебя, хватит с лихвой.
В Императоре вновь оживала былая ненависть к Радуге — как в начальные часы восстания, когда под мечами мельинских легионеров упали первые чародеи.
— Мой Император, моя жизнь в твоих руках, и, если моя смерть удовлетворит…
— Кто говорит о смерти? — резко вмешалась Сежес. — Молю, повелитель, молю на коленях — отдайте мне этого негодяя. Ручаюсь, смерть тогда покажется ему величайшей милостью и великим избавлением. — Чародейка усмехнулась. — Постараюсь оправдать легенды о моей кровожадности.
— Мне не нужна твоя смерть, нергианец. Мне нужна победа. Я хочу говорить с твоим Орденом, говорить не с тобой, марионетка, а с твоими командорами. Пусть они дадут мне ответ. Я дал вам просимое. Теперь требую, чтобы вы исполнили свою часть.
— Повелитель, как только войско остановится…
— Немедленно! — голос Императора хлестнул, словно сыромятный бич.
— Я не смогу, — уныло понурился нергианец.
— Ты, между прочим, обещал мне кое-что перед боем, — напомнил Император. — Освежить твою память?
— Я пытался услышать стоящих во главе моего Ордена, — запинаясь и краснея, принялся оправдываться аколит. — Но ответ их оказался смутен и неясен, я не смог разобрать ни единого слова. А потом твои доблестные воины, повелитель, пустили в ход
— Быть может, — усмехнулся Император, — тебе поможет тот факт, что, если и вечером я услышу от тебя ту же историю, твоей судьбой распорядится достопочтенная Сежес.
— О, спасибо, спасибо, мой Император! — злорадно откликнулась чародейка и промурлыкала, обращаясь к нергианцу: — Тебе у нас понравится, мой дорогой.
Аколит хладнокровно пожал плечами.
— Мой Император, умоляю тебя о снисхождении и прошу не действовать второпях. Я — официальный посол Всебесцветного Нерга, и потому…
— Все аколиты Нерга, — ровным голосом сообщил правитель Мельина, — являются не кем иным, как моими подданными. Надеюсь, до сих пор с приставкой «верно». И, как мои подданные, они никак не могут считаться послами, на коих распространяется древний закон о дипломатической неприкосновенности.
— Повелитель, я…
— Ты получил последнюю отсрочку, нергианец. Советую постараться и не кормить меня больше лживыми обещаниями. — Император дал шпоры коню. — Кер-Тинор! Глаз с него не спускать. При попытке… сам знаешь чего — просто зарезать, быстро и без колебаний.
— Смерть не страшит меня, повелитель Мельина.
— Возможно. Однако она потешит меня и возвеселит моих воинов, не дождавшихся сегодня обещанной тобою помощи.
— Возможно. Однако повелитель и его воины возвеселятся куда больше, получив эту самую помощь, — с неожиданной дерзостью парировал нергианец.
— Ты забываешься, смерд! — не выдержал Клавдий. Кер-Тинор, похоже, разделял его чувства — острие сабли Вольного замерло возле самого горла адепта всебесцветных.
— Нет нужды, проконсул. Пусть говорит что хочет, он сейчас от великого ужаса сделался несколько храбрее обычного. Так и заяц порой бросается на медведя. Ты понял меня, аколит? — Император взглянул тому прямо в глаза. — Я жду до вечера. После этого — пеняй на себя.
Нергианец лишь молча поклонился. Губы его кривились, и не поймёшь, то ли дрожали от ужаса, то ли он старался сдержать ядовито-ехидную ухмылку.
Сеамни открыла глаза. Она знала, что это случалось и ранее, но не так, как сейчас. Тогда её веки поднимались, словно крепостные врата, распахнутые предателем перед вражьим натиском; веки поднимались, давая дорогу иссушающим, обессиливающим кошмарам, и Сеамни Оэктаканн, бывшая Видящая народа Дану, точно знала, откуда они исходят.
Белая Тень. Враг, побеждённый Гвином там, на дне Разлома, в мире под названием Эвиал, так похожем и непохожем одновременно на её родной Мельин. Тень или, вернее, её хозяева вновь тянули лапы к Сеамни, она вновь потребовалась им, правда, уже для чего-то нового. Для чего — Дану понять не могла, как и не понимала, откуда в ней эта уверенность. Наверное, так стоящий по колено в реке человек тщится описать словами свои ощущения другому, рождённому в жаркой пустыне, где вода — драгоценность, куда не ступают ногами. Сеамни именно «стояла по колено» в эманациях Белой Тени, вновь выползших из Разлома.
Почему-то она им очень важна. Одна-единственная из всех Дану этого мира. Почему?..
Ответ напрашивался сам собой. Потому что только она, одна-единственная из всех Дану этого мира, получила власть над Иммельсторном, оружием отмщения своей расы. Попадал он в руки и других, например, Седрика — но овладела Деревянным Мечом только она, Сеамни Оэктаканн.
Сейчас же её открытые глаза означали торную дорогу для посыльных врага: незримая конница врывалась через бреши глаз в сознание, помрачая его, орды хищных мародёров алчно рылись в её памяти, несмотря на все усилия Дану остановить и отбросить их. Не получалось. Козлоногие твари шли торжественным маршем сквозь неё, а она не могла пошевелить даже пальцем ни в настоящем мире, ни здесь, в обители кошмаров: дрожащая нагая пленница, отданная на поругание распалённым насильникам.
Так же как отданные тобой на муки и смерть от рук Дану былые сотоварищи по цирку господ Онфима и Онфима: Троша, Нодлик, Эвелин, Таньша…
Ты не отличаешься от нас, твердили бесчисленные и бесплотные голоса. После тебя на имперских землях осталась кровавая борозда, что зарастёт ещё ой как не скоро. Ты сама впустила нас к себе, дочь Дану.
«Лжёте!» — пыталась она кричать, но слова застревали в горле, и она давилась ими, задыхаясь в жестоком кашле. Давилась, потому что знала — призраки не лгут, откуда бы они ни явились и какому бы чудовищу ни служили.
Она действительно прошлась по Империи огнём и мечом. Невеликий отряд Дану обрёл в том походе истинную неуязвимость, а его враги, напротив, валились ему под ноги соломенными куклами, на которых новобранцы легионов отрабатывают приёмы с мечами и копьями. Она встретила Гвина, сошлась в бою с имперской армией… и оказалась в объятиях своего смертельного врага. Она дала ему имя. А потом…
А потом была Свилле. Неприметная речушка в восточном пределе великого государства, где железные когорты Василиска вдребезги разбили самонадеянные конные тысячи Семандры. Битва, в которой аколиты Слэша Бесформенного попытались совершить небывалое — вызвали в реальный мир, под яркое солнце то, что сказители поименовали бы «порождением ужасной бездны», «тварью из Заокраинного Мрака».
Демон, как сказали бы слуги Спасителя. Othari, на языке Старших эльфов, «невозможное, возбранённое, запрещённое всем и вся».
Отагири, демон. Почти что неуязвимый и непобедимый. Однако — именно «почти что». Она, Сеамни Оэктаканн, победила. Победила именно памятью Деревянного Меча. Она на миг словно бы сама сделалась настоящим Иммельсторном; она видела и запомнила каждый миг размаха незримого клинка, запомнила хруст, с которым лезвие вспарывало плоть отагири; запомнила запах его ядовитой крови, запомнила торжество ликующего меча, торжество, очень схожее с тем, что испытала, когда самолично терзала и мучила обливающегося слезами Трошу, до последнего умолявшего свою былую любовь Агату «не делать этого», просившего «ну убей уж меня тогда быстро!», а потом, напоследок, когда кровь уже
