Магия мертва. Но не значит ли это, что мертво правило одного дара, уже доставившее ему столько неприятностей в этом мире?!
Правило одного дара – ты не можешь разом быть и великим воином, и изощрённым волшебником. Что-то одно. Твоё тело служит или оружием само по себе, или оно просто то средство, при помощи которого ты обращаешься к запредельным силам.
«Эх, где моя глефа…», – подумал Фесс. Подумали сам тотчас похолодел от ужаса – воспоминания продолжали возвращаться. Наверное, могут вернуться и другие – вместе с навыками…
Но тут его размышления, и без того оказавшиеся сжатыми в исчезающие доли мгновения, оказались прерваны – Прадд и Сугутор сшиблись со сплошной стеной инквизиторов, и топор с секирой дружно запели согласную песню смерти.
Куда полетели сорвавшиеся стрелы, кого они разили – он не знал.
Никого из их маленького отряда не задело, а всё остальное было неважно.
Фесс взмахнул рунным мечом и устремился за ними. Его охватывала странная лёгкость – все барьеры пали, и оставалось только одно – сражаться.
Да, в руке лежал эфес меча – вернее, его Фесс держал двумя руками, хотя лезвие было вовсе не так уж длинно – эфес меча вместо привычной глефы, но правило одного дара на него больше не действовало, и плоть сама вспомнила всё, что нужно.
Фесс так и не понял, как оказался остриём их маленького клина: Прадд и Сугутор прикрывали его справа и слева, а за спиной притаилась ведьма.
Лицо. Руки, сжимающие сталь. Глаза, открывшиеся из-под отлетевшего в сторону капюшона. Фесс ударил наискось, с потягом, перешагнул через первое тело, крутнулся вокруг себя, отбрасывая мечом нацеленные в голову колы, только отбрасывая, потому что колья эти были в руках крестьян, тех самых, кого и он, и ведьма, и Джайлз (так и пропал куда-то, бедняга) защищали от голодных призраков до последней крайности.
Ещё один инквизитор, в руках – железная цепь. Этот, кажется, что-то и в самом деле умеет – во всяком случае, первый выпад Фесса, что должен был стать для экзекутора и последним, он отбил.
«Найди Мечи… найди Мечи…» – навязчиво зазвучало вдруг в голове. Фесс застонал.
Нет! Нет, только не это, нет, он не уступит!
Он не ошибся. Каждый удар, каждое движение прежнего Фесса возвращали частицу воспоминаний. Маскам похоже, удавалось сделать то, перед чем спасовали бы все самые изощрённые пытки, – и, более того, очень скоро эти пытки уже можно было б применить и к Фессу – потому что теперь ему было бы что отвечать. Нет. Нет! Н-Е-Е-Е-Т!!!
Фесс хотел было швырнуть оружие наземь. Ловушка расставлена, и приманка на месте, но он не пойдёт в западню.
Даже ценой жизни тех, кто сражается с ним плечом к плечу?
Если Мечи попадут в руки тех, кто охотится за ними, все жизни враз потеряют цену.
Это колебание дорого обошлось Фессу. Следующий инквизитор, тоже, как видно, далеко не новичок в боевых искусствах, сумел поднырнуть под внезапно приостановившееся лезвие и коротким ударом дубинки оглушить некроманта.
Мир померк.
То, что я видел той ночью, не забуду уже никогда. Никогда, никогда, никогда, и умирать стану – у меня все это перед глазами по-прежнему стоять будет. Инквизитор всё правильно рассчитал. И что у меня поджилки затрясутся, и что не посмею я против Святой Матери иашей пойти. Всё он про меня знал, до самого последнего донышка душу мою вскрыл, покопался там хозяйски эдак вот и приговор вынес. Простой такой, понятный и ясный. И не нашлось у меня ничего бы возразить. Совсем-совсем ничего.
…Долго мне на огонь смотреть не дали. Толкнули спину – кто-то из младших профосов. Смотрю я – а мне в руку клещи эдакие аккуратненькие вкладывают. И к жаровне так ненавязчиво подталкивают. А старший инквизитор смотрит на меня покровительственно, словно подначивает.
– Ну, что ж встал, сударь мой волшебник? – услыхал я. – Впрочем, ты сейчас не волшебник, ты сейчас просто один из младших инквизиторов и обязан выполнять приказы. Вот я тебе и приказываю – давай, у этой кровососки нам надо кое-что выяснить. И ты нам в этом поможешь. Ну а если не захочешь… – Старик усмехнулся. – Тогда ты сам знаешь, что будет. Есть у нас дальний такой монастырь… даже не монастырь, а так… на севере, в Железных горах… тюрьмы его глубоко под скалами, и открываются они в тоннели, ещё до гномов проложенные, а там, как ты понимаешь, такие твари живут, что ты молить их станешь, чтобы просто тебя сожрали, безо всяких фокусов.
Я сглотнул. Слышал я об этой крепости, слышал, что туда ссылают тех, кто перед Церковью провинился, но не просто так, а очень-очень сильно провинился, что даже лёгкой смерти на костре не заслужил. Если, конечно, смерть на костре можно лёгкой назвать.
Дрожа, я шагнул к жаровне. Положил щипцы на решётку раскалённую.
Ведьма вдруг вздрогнула, стараясь поднять голову. И – встретилась со мной глазами.
Меня словно в челюсть кто ударил. Пудовым кулаком, каким и быка оглушить можно. Потому что небыло в этих глазах ни страха, ни боли, ни даже презрени. Жалость – была. Самая настоящая жалость, как только мать пожалеть может. Или – старшая сестра любящая. Не видел я никогда такого и не думал даже, такое возможно – палача своего жалеть. Нет, конечно жития святых о таком говорили… но ведь то святые были, в Духе просветлённые, к Силе Спасителя приобщенные, в горние выси устремлённые, чьи мощи и по сей день чудеса творят, а тут… А тут была ведьма отвратительная, кровососка безжалостная… нет… не безжалостная… она ведь людей защищала… сама в Кривой Ручей пришла… или…
Всё в голове у меня помутилось, а сам я не мог взгляда от её глаз отвести. И тут услышал:
– Давай, мальчик, давай… делай, что они говорят… зачем нам всем погибать…
Не сразу я и понял, что это сама ведьма говорит. А когда понял, такой меня пот прошиб, что глаза враз защипало.
– Ну, чего замер, брат Эбенезер? – словно в полусне услыхал я старого инквизитора.
Поднял я щипцы рдеющие… и знал, что вот тот же некромант на моём месте небось запустил бы этими щипцами в лицо профосу, а потом дрался бы с охраной до последнего издыхания, а я… я и помыслить о таком не могу! Ведь это – брат святой, Матерью Нашей избранный, дабы ересь искоренять… ересь и ведовство незаконное… а ведьма, если вдуматься, что совершила… ни в сказке сказать, ни пером описать… а ну как не случился бы тут отец Этлау, что с нами стало бы? Сожрали бы нас и не поморщились, и вся некромантия тут не помогла бы…
Шагнул я вперёд, всё ещё не зная, что же делать собираюсь… щипцы горячие поднял, они уже не докрасна накалены были… но тут закружилась у меня голова, потолок и стены заплясали, точно пьяные, завертелись в хороводе, и почувствовал я, как пол из-под ног уходит.
Хлопнулся я навзничь и чувств лишился.
В себя пришёл от холода. Приподнялся – лежу в пустом подвале, на жёсткой лавке, весь мокрый. Сообразил – наверное, водой меня отливали, в чувство старались привести. Да только куда там… крепко, видать, меня шарахнуло.
В отдалении горела лампада маленькая, подвал скупо освещая. Я огляделся – ну да, тот самый подвал, где вчера ведьму я должен был пытать. Или сегодня?.. Но с другой стороны, что-то мне подсказывало, что без сознания я провалялся довольно-таки долго, наверное, всю ночь.
Вокруг – пусто. Угли давно остыли, факелы погасли, профосов и след простыл, дыба пустая…
Я кое-как встал. Не связали, оставили на свободе… решили, что уже не очнусь, что ли? Не-ет, не зря же я Академию заканчивал…
Лампада подвешена была на короткой цепочке; я снял светильню, уже намереваясь выбраться отсюда, но в последний момент всё-таки не удержался: пошёл взглянуть на дыбу.
Вся она была измарана кровью. Ох! Мне стало дурно. Значит, ведьму всё-таки пытали… что-то хотели выведать… хотя, как показал тот же опыт некроманта, с такими, как она, надо говорить осторожно и неторопливо. И тогда всё удастся решить миром. Миром, а не войной. Ведь в чём задача искоренения зла – я имею в виду истинного искоренения? Сделай врага другом, сделай злодея творящим добро. В этом, и только в этом, подлинный смысл борьбы. Ведь все великие святые и подвижники потому святыми и стали –
