— Теперь запоешь другие гимны… Пошли, пес!
Адмирал Ушаков высадил близ Неаполя матросский десант во главе с капитан-лейтенантом Г. Г. Белли: этот десант на юге страны смыкался с войсками Суворова в Италии Северной. С боями двигаясь от Портичи, Белли вступил в Неаполь — уже растерзанный, полумертвый. Павел I извещал Суворова: «Сделанное Белли в Италии доказывает, что русские люди на войне всех прочих бить будут…» Но кого бить тут?
Средь улиц несчастного Неаполя лежали неубранные груды тел, и над ними роились мириады гудящих мух.
— Что делать-то нам? — оторопело спрашивали матросы.
— Людей спасать, — отвечал им Белли…
«Русские, — сообщал очевидец, — одни охраняли спокойствие в Неаполе и общим голосом народа провозглашены спасителями города». Дома в Неаполе, занятые ими, стали единственным прибежищем для республиканцев — французов и жителей Неаполя; Белли никого не выдавал на расправу, а его матросы без лишних разговоров били бандитов в морду:
— Иди, иди.., бог подаст! А я добавлю…
Появление русских ускорило капитуляцию. Французы сложили оружие перед капитаном Футом, который и обещал им:
— Клянусь честью джентльмена и честью короля Англии, что все вы и ваши семьи будете отпущены в Тулон…
Но кардинал Руффо арестовал Караччиоли:
— Князь! Вас высоко чтил мой король, потому я дарую вам жизнь, которую вы и закончите в тюрьме на соломе…
Только теперь синеву Неаполитанской бухты возмутили якоря, брошенные кораблями Нельсона; с берега видели, как ветер раздувает широченное платье леди Гамильтон, стоявшей на палубе подле адмирала. Нельсон пребывал в ярости — русские опередили его в Неаполе; теперь ни он сам, ни его Трубридж, ни даже кардинал Руффо ничего не могли с ними поделать.
Белли подчинялся только Ушакову:
— Я имею приказ своего адмирала — избавить несчастных от истязаний, после чего мой десант пойдет на Рим…
Руффо поднес в презент Трубриджу отрубленную голову французского офицера. Эмма Гамильтон была возмущена:
— Как вы осмелились принять ее, если этот великолепный сувенир по праву принадлежит Нельсону.., только Нельсону!
Нельсон сказал, что милосердие можно оставить за кормою.
— Всем пленным сразу же отрубайте головы!
— Но я поручился честью джентльмена, — возразил Фут.
— Этот товар мало чего стоит на войне.
— Я поручился и честью короля Англии! — негодовал Фут.
— В Неаполе один король — я, — отвечал Нельсон. Он велел вытащить из темницы адмирала Караччиоли. — Вы собирались там отсидеться, но вам предстоит повисеть. Смотрите, какие высокие мачты, а их длинные реи — это готовые виселицы…
Даже злодей и мерзавец Руффо вступился за адмирала:
— Оставьте старого человека в покое, он помрет и без вас.
Или судите его, но приговор пусть конфирмует сам король.
— Мне некогда ждать вашего короля, — огрызнулся Нельсон…
Франческо Караччиоли было семьдесят лет. Он не хотел умирать, умоляя о пощаде не адмирала, а Эмму Гамильтон:
— Ваше нежное женское сердце доступнее жалости…
— У меня нет сердца! — отвечала ему красавица. Эмма Гамильтон закрылась в каюте, из которой вышла на палубу только затем, чтобы насладиться сценой повешения. Когда адмирал-республиканец, с безумным воем взвился на веревке под самые небеса, все услышали рукоплескания женщины:
— Прекрасно, Горацио! Благодарю за такое зрелище…
Англичане боготворят память о Нельсоне, но даже они не оправдывают кровожадность своего идола. Они поставили ему в Лондоне памятник, о котором лучше всего сказано у Герцена:
«Дурной памятник — дурному человеку! »
Чтобы королю не возиться с устройством эшафота, Нельсон любезно предоставил к услугам Бурбонов мачты и реи кораблей своей эскадры. Сорок тысяч человек были приговорены к смерти и столько же было посажено в тюрьмы…
Изувеченный страшными пытками Доменико Чимароза ожидал в темнице смертного часа, смерть была избавлением от ярости палачей. Треск его клавичембало, выброшенных на улицу, иногда казался ему хрустом собственных костей…
К нему вошел молодой офицер в белом мундире:
— Я — капитан русского флота Белли. Вы, маэстро, наверное, и не знаете, что после вашего отъезда весь Петербург был переполнен вашими чудесными ариями.
— Мои арии… Жив ли Паизиелло? — спросил Чимароза.
— Да! Он сумел вернуть себе милость королевы, горячо заверив ее, что именно вы насильно удержали его в Неаполе.
— Иезуит.., адмирал был прав! А что ждет меня?
Белли с лязгом обнажил клинок боевой шпаги:
— А вас ждет бессмертие.., следуйте за мной.
Двери узилища растворились, и Белли вывел на свободу не Чимарозу.., нет, его тень! Еще недавно веселый толстяк, блиставший остроумием, превратился после пыток в калеку, почти урода, и даже блеск солнца не мог оживить его страдальческих глаз.
Вдали тихо курился Везувий…
Белли довез композитора до его дома.
Он вложил шпагу в ножны со словами:
— Благодарите не меня, а русский кабинет, выступивший с протестом в вашу защиту. Но лучше вам уехать отсюда, маэстро! Неаполь не для вас…
Чимароза удалился в изгнание. Многие тогда полагали, что он вернется в Петербург. Но сил хватило лишь на то, чтобы добраться до Венеции, где он и поселился на канале Гранде в гостинице «Три звезды». Как писал позже Стендаль, «упоминать о Чимарозе в Неаполе не годилось». И не только в Неаполе — полиция всюду преследовала это знаменитое имя, из книг и партитур вырывались его портреты… Смерть композитора была внезапной, и никто не мог рассеять слухов о том, что Доменико Чимароза был отравлен по приказу Каролины.
Скульптор Антонио Канова исполнил его бюст — в мраморе.
Этот бюст был установлен в Пантеоне и через несколько лет перенесен в галерею Капитолия, где и находится сейчас рядом с другими скульптурными портретами бессмертных сынов Италии.
…А эсминец «Капитан Белли» был переименован в «Карла Либкнехта», и я хорошо помню его стремительные, благородные очертания. Дело в том, что во время войны мой «Грозный» проводил в океане боевые операции совместно с «Карлом Либкнехтом». Но я — юнга! — не мог тогда знать, что рядом с нами вспарывает форштевнем крутую волну бывший «Капитан Белли».
Впрочем, я многого тогда не знал.
Не знал, кто такой Белли и кто такой Чимароза…
Понимание приходит с годами.
Иногда даже слишком поздно!
