его везли к дантисту – рвать зубы. Кобенцль стушевался в его присутствии, и Потемкин просил уже не посла, а принца дс Линя вызвать императора на откровенность.
– О чем хлопочет Потемкин? Мое крайнее желание, – отвечал император де Линю, – вернуть Силезию, потерянную моей матерью, и я, вы знаете, не родился в сорочке, как эти русские, желающие увлечь меня своими глупыми византийскими фантазиями…
Херсон был переполнен разноязычной публикой, изобилием товаров и продуктов. Улицы были прямые и чистые. Дома отлично строены и хорошо меблированы. Множество ювелиров копошилось в лавках, торгуя серебром и золотом, рубинами и кораллами. Бани работали спозаранку. Иосиф вставал в четыре часа ночи и бродил по городу, ничему не веря. Он все трогал руками, навещал дома обывателей, заглядывал на кухни, желая выведать, что едят, расспрашивал о ценах на баранину и дичь. К его удивлению, провизия в Херсоне стоила гроши.
– Опять галлюцинации, – признавался он Кобенцлю. – Для меня непостижимо, откуда здесь взялся город с населением и даже детьми, если тут недавно была безлюдная степь?
Но вид крепости, верфей и арсенала с пушками убеждал лучше слов. Иосиф отказался от приготовления для него отеля, заняв комнатушку в доме своего консула. Он одевался нарочно скромно: белый мундир и белые штаны, красный жилет, чулки нитяные и никаких орденов… Екатерина иронизировала:
– Я завезла ваше величество столь далеко, что отсюда, из Херсона, гораздо ближе до Константинополя, нежели до Вены.
Это был опасный призыв следовать ее курсу.
– Вы правы, – отвечал Иосиф, – чем больше едешь, тем дальше манит. Боюсь, что после посещения Босфора вы пригласите меня в Калькутту или Каир… Ограничимся Севастополем!
Иностранцы, собираясь в кружок, говорили о безумном расточительстве русских, осуждая бесполезность расходов: «Турки придут, и здесь даже щепок не останется…» Екатерина появлялась в обществе, держа в одной руке испанскую трость, в другой – табакерку из карельской березы. Она была при голубой ленте и трех орденах. Седеющие волосы собирала в низкий тупей, длинную косу складывала на затылке в тугой узел. Ее прическу облегала черная бархатка, унизанная мелкими бриллиантами.
– Отсюда моему флоту, – весело говорила она, – всего несколько дней пути до Сераля султанского на Босфоре. Я никогда не угрожаю, но турки пусть задумаются…
Потемкин являлся (праздничный, великолепный). За ним всюду таскался галдящий кагал варшавских евреев, моливших о позволении открыть в Херсоне финансовые конторы. Светлейший свысока рассуждал с иностранными послами о значении своего края:
– Петербург приносит стране лишь восьмую часть доходов империи. Обретенные нами края превзойдут в прибылях все области. Жалеть расходов – все равно что плакать о тех боярских бородах, которые Петр Великий остригал ножницами…
«В чем его волшебство? – депешировал Сегюр Монморену. – В гении, еще в гении и еще раз в гении». Император Иосиф говорил Сегюру: «Мы нищие! Ни в Германии, ни во Франции не могли бы позволить себе того, что здесь делается русскими…»
Сегюр запечатлел и такую фразу Иосифа:
– Россия – опасный союзник: она тратит свои деньги еще до войны и является на войну с пустым кошельком. А этот Циклоп заявил мне вчера, подвыпив, что Россия способна вести войну с Турцией своими силами… без нас!
– Я вам сообщу худшее: Булгаков уже в Севастополе.
– Зачем? – перепугался Иосиф.
– Для консультаций, так объяснили мне русские…
15 мая состоялось торжество спуска кораблей и закладки новых. Для Екатерины построили роскошный паром, паруса его были сшиты из алой парчи с золотыми кистями.
– Беда мне с этим флотом! – нагло врала она иностранным послам. – Мой флот так быстро растет, что холста уже не хватает, приходится парчу на паруса тратить.
Херсонское адмиралтейство укрепило посреди парома престол, великолепие которого покоробило даже Екатерину.
– Светлейший, сколько ты истратил на стульчак этот?
– Садись, матушка, сколько бы ни стоило.
– Разоришь ты меня, пустишь по миру…
На воду, кормою вперед, сошел линейный корабль «Владимир», за ним по салу, яростно шипевшему и дымившему, соскользнули фрегаты «Иосиф II» и «Александр». Паром сильно раскачало, волна заплеснула персидские ковры, ветер растрепал перья страусов над престолом. Исполняя завет Петра I, императрица поднесла мастерам-корабельщикам подносы из серебра, на которых горками лежали деньги (за корабли расплачивались тогда по длине их и по количеству пушек). Здесь же, на пароме, был накрыт стол с водками и холодными блюдами, гости подходили, сами наливали себе, закусывали… Кобенцль сказал Потемкину:
– Архитектура и оснащение кораблей выглядят очень хорошо.
Но Фицгсрбсрт заметил, что они строены из сырого леса. Потемкин же отмахнулся:
– Сушить некогда! Воевать и на таких можно.
– Ваша светлость чем-то озабочены?
Ответ Потемкина был для Кобенцля неожиданным:
– Думаю о Моцарте! Надо бы сказать ему, что на ухо наступать не станем: пусть пишет, что хочет, денег не пожалеем. А звание русского дворянина дадим сразу… с гербом…
Из Херсона вереница карет двинулась к Перекопу, над воротами в Тавриду было начертано: ПРЕДПОСЛА СТРАХ И ПРИВНЕСЛА МИР. Потемкин всех въезжавших одарил крымской солью:
– А вот редкий сорт: эта соль пахнет малиною…
За Перекопом, будто из-под земли, возникли тысячные лавы казаков, которые и мчались с ухарским гиканьем, устремив в пространство длинные пики. Нс успели опомниться от этого видения, как показался лагерь татарских кибиток – в конвое уже мчались крымские татары. Эскадроны их в ровном порядке были подобраны по лошадиным мастям, обнаженные сабли сверкали столь жгуче, что делалось страшно. Фрейлины и статс-дамы забились в углы карст, сильный пол тоже испытал тревогу немалую… В этот момент Сегюр крикнул:
– Какой уникальный случай! Что будет, если татары сейчас скрутят императрицу России и германского императора, привезут их в Евпаторию, а там ждет турецкий корабль, который и доставит их прямо на базары Константинополя… Конец всем планам!
– Успокойтесь, – отвечала Екатерина. – Если меня и продадут на базаре, я уже слишком стара для того, чтобы стать звездою гарема султанского. В самом лучшем случае меня подержат одну ночь ради приличия, а под утро выгонят!
20 мая она чуть не погибла – вместе с Потемкиным.
Бахчисарай лежал в изложине крутых гор, а подъездные дороги к нему всегда очень опасны. На крутом спуске лошади вдруг понесли вниз, а лейб-кучер, непривычный к горам, забыл про тормоза. В рукоять тормозов вцепился могучий Потемкин – над обрывом в пропасть лошади разом стали, но сзади их ударила карета – тут подскочили опытные в таких делах татары и удержали карету от падения в ущелье.
Екатерина осталась невозмутима. Потемкин тоже.
– Плевать, – сказал он. – Мы уже приехали.
Иосиф нашел, что Бахчисарай похож на итальянскую Геную. Пестрые толпы татар, ослики в тесноте улочек. А перед кофейнями вертелись дервиши и, приведя себя в экстаз, падали в обморок. Впрочем, дервиши разбежались сразу, как только разнесся слух, будто русская столица переносится в Бахчисарай… Вечером Потемкин угощал приятелей чебуреками, татарской бузой и лилейными щербетами. Сам же выпил множество бутылок кислых щей, поел клюквы и сказал:
– Все! В лимане Днепровском явилась турецкая эскадра.
Дс Линь и Нассау-Зиген велели седлать лошадей:
– Скачем! Нельзя упустить такое зрелище…
