какой-то сраной лужи, пропади она пропадом!
– Вообще-то можешь звать меня Ёлкой… А я? Как буду звать тебя я?
Домино.
До-ми-но.
Можно звать его До. Можно звать его Ми. И тогда получится совсем как во французском романе, полюбить который мне мешает неопределенность финала. Романная жизнь вертелась вокруг двух девушек – До и Ми, гипотетических кузин, но применить эти знания к коту означало бы назвать его кузеном. Кузен До: если следовать этим путем, то заберешься в страшные зооморфические дебри.
Нет, «кузен До» явно не подходит, какой он кузен?
Третья девушка из романа умерла так скоропостижно, что ей было посвящено всего лишь несколько строк. При этом «но» осталось, к чему бы присобачить «но»?
Ага, доктор Но, и это уже не французский роман, а английский, и к тому же – экранизированный. Одна из историй о Джеймсе Бонде, в которой доктор Но – отрицательный персонаж. А относительно кота – это еще дальше от действительности, чем кузины До и Ми.
Нежно-абрикосовый кот – такой потешный, такой уморительный – никак не может быть отрицательным персонажем. Совсем напротив, он призван дарить радость и счастье, а также всем своим существованием намекать окружающим, что жизнь прекрасная штука.
Я мучалась проблемой кошачьего имени все то время, что затирала лужу, мыла руки, распаковывала пакете горшком, плошками и остатками корма, неприлично дешевого. И все то время, что готовила ужин – для себя и для кота. Ужин должен быть торжественным, решила я, хотя раньше по поводу вселения в квартиру новых обитателей никогда особенно не озабочивалась. Ничего удивительного, то были мужики, а это -
кот.
Потешный. Уморительный. Нежно-абрикосовый. Большеухий. Инопланетный.
Кулинарный таланту меня если и имелся, то спал беспробудным (чтобы не сказать– летаргическим) сном. Яичница, пельмени и жареная картошка – дальше этих изысков я никогда не продвигалась, перебиваясь в основном сыроедением. Но теперь, в присутствии прелестного существа, меня как будто подменили: нисколько не напрягаясь, я соорудила салат из говяжьего языка и салат из тунца (все нужные ингредиенты волшебным образом обнаружились в холодильнике). Я художественно нарезала колбасу и остатки сыра, я даже сварила глинтвейн, потому что распивать водку из недопитой Лариком бутылки было просто нелепо. Неприлично.
Некошерно.
Когда приготовления к ужину были закончены, я постелила свежую скатерть (!), вытащила высокохудожественные салфетки, оставшиеся от встречи православного Рождества (!!), и зажгла ровно две таких же высокохудожественных свечи (!!!).
Кота не нужно было приглашать, он и сам сообразил, что к чему. И легко вспрыгнув на стол, пристроился возле пустой тарелки. Кот на столе – это было неправильно. Негигиенично. Некошерно. Но в случае с этим котом никакие правила больше не действовали. И вряд ли будут действовать впредь.
– Твое здоровье, – бросила я коту и пригубила глинтвейн из глиняной кружки.
Кот отсалютовал мне поднятой лапой.
Он аккуратно выбрал тунца из салата с тунцом. И аккуратно выбрал говяжий язык из салата с говяжьим языком. Затем потянулся к очищенному банану, всем своим видом показывая: «Это как раз то, чего мне не хватает. Не могла бы ты измельчить сей дивный плод до нужной консистенции?»
Я повиновалась.
– Собираешься вить из меня веревки, малыш?
– May, – ответил кот, и я уже знала, что это означает: «Еще как собираюсь, Элина-Августа- Магдалена-Флоранс, лапуля! Приступаю к этому процессу немедленно».
Выпитый глинтвейн сделал меня не в меру философичной и снова вернул к мыслям о кошачьей кличке. После того как отпали две кузины и примкнувший к ним доктор Но, пространство для маневра резко сузилось. Я могла бы звать кота Доней или Миней, но это шло вразрез с его инопланетной сущностью и напоминало мне моих простаков-любовников из подворотни (всех до единого, включая Ларика). Перебрав в уме известных поэтов, писателей, художников-импрессионистов, художников-сюрреалистов, художников японской живописной школы укие-э, великих полководцев, великих самураев и великих негодяев, представителей итальянского неореализма, немецкого экспрессионизма и членов ганзейской гильдии суконщиков, я снова и снова возвращалась к исходному.
Домино.
До-ми-но.
«Я знаю его как Домино», – выразился кто-то незнакомый мне. Не так уж был неправ, этот кто-то. Будучи котом, «Домино» раздражает, но ничего точнее придумать невозможно.
– Я сдаюсь. Оставайся Домино.
Все это время кот пребывал в некотором отдалении от меня. Теперь же, услышав имя, он отвлекся от ошметков тунца, осторожно переступил через тарелки, обогнул горящие свечи и приблизился.
И лизнул меня в щеку.
А потом прыгнул на колени.
Разве не этого я подсознательно ждала все это время, с тех пор как узнала, что «домино» – это не только игра, изобретенная то ли в Италии, то ли в Китае?..
Этого, именно этого!
Я нравлюсь хвостатому, нравлюсь яйценосному – двух мнений быть не может! Что еще мне известно о кошачьих повадках, перечень которых следует за страшилками о плохо выветриваемом запахе мочи? Что коты не приживаются на новом месте, болезненно переносят новых людей, а на людей вообще им ровным счетом наплевать.
Домино играючи опрокинул все мои представления о котах: он нисколько не потерялся на новом месте, не забился под диван, он демонстрировал дружелюбие и готовность к общению, и еще… Он был теплым. Горячим. Температура его тельца намного превосходила температуру моего; точнее мог бы определить термометр, но не стану же я совать коту термометр, в самом деле!
После ужина на кухне мы с котом плавно перетекли в большую комнату, которую я во времена особого душевного подъема пафосно именовала «кабинет». Начинка кабинета состояла из порядком обветшавшего набора мягкой мебели, псевдоперсидского ковра, двух книжных, слегка попорченных жучком-древоточцем шкафов, этажерки и письменного стола. Вся эта рухлядь досталось мне вкупе с квартирой, от никогда не виданных отца и бабки. Выбросить ее я так и не решилась, зато, как могла, облагородила, внеся в этот – почти викторианский – уголок свежую хайтековскую струю. Мой личный вклад состоял из:
– компьютера, принтера и сканера,
– музыкального центра,
– пледа «Виды Патагонии», купленного на железнодорожной станции Кикерино,
– постера к малоизвестному авангардистскому фильму Йоко Оно «Ягодицы».
Я всегда относилась к кабинетной обстановке с пониманием и даже временами умилялась ей, но теперь, в нежно-абрикосовом цвете, в сиянии, идущем от кота, она показалась мне жалкой.
– Да уж, не хоромы, – сказала я Домино. – А ты на что рассчитывал?..
Ни на что он не рассчитывал, кроме как снова усесться мне на колени и замурлыкать.
Стараясь не тревожить его, я включила компьютер и спустя минуту выбралась на просторы Интернета:
– Сфинкс… какой-то там? Сейчас посмотрим, что ты за фрукт.
Материала по сфинксам было завались: домашние страницы, сайты и целые порталы. Мне понадобилось не так уж много времени, чтобы составить представление о трех разновидностях сфинксов: канадском, донском и петербургском, именующимся питерболдом. Судя по внешним характеристикам, Домино был канадцем.
Но не совсем типичным канадцем: во-первых, из-за редко встречающихся у канадцев пятен правильной формы (окрас «арлекин»). Даже пара пятен считается большим достижением, а у Домино их
