Придется выдать тебе запасные ключи от квартиры.
Поздно. Мне уже не нужны запасные ключи от твоей квартиры.
Мы завалились в квартиру, и, едва скинув сапоги, я сразу же отправилась в душ – продекларированный жест, к которому Володька уже привык.
Струи отчаянно хлещущей воды заглушали все звуки в квартире, я подставляла воде лицо и напряженно ждала. Но все равно – появление Володьки оказалось неожиданным.
Напрягшейся спиной я почувствовала, что он открыл дверь в ванную и остановился на пороге.
– Что случилось, милый? – проворковала я, не поворачивая головы, хотя больше всего мне хотелось сейчас посмотреть на него. Прошло достаточно времени – ровно столько, чтобы потянуться за пивом в холодильник, обнаружить письмо, прочитать его и просмотреть кассету: я всегда мылась достаточно долго.
Ответа не последовало.
– Решил изменить правила и нюансы совокупления? – Вопрос был вполне естественным, до сих пор Володька ни разу не входил в ванную, когда я находилась там, – очевидно, считал, что каждый человек имеет право в частном порядке подбрить подмышки и волоски на ногах…
И снова молчание.
– Раздевайся, посмотрю на твою тушку при свете, – не унималась я, стараясь, чтобы вытянувшаяся хлыстом напряженная спина не выдала меня. И это тоже было вполне естественно: я никогда не видела Туманова голым при свете, он называл это стыдливым кодексом японских гейш.
Никакой реакции – хотя я чувствовала, что он никуда не ушел, его тяжелое дыхание заполнило маленькое пространство ванной и отразилось в бледных кафельных плитках.
Теперь пора.
Я медленно завернула краны и сказала, не поворачиваясь:
– Подай мне халат.
Но и этого он не сделал.
Тогда я наконец повернулась и увидела его смазанное страшное лицо: такое выражение бывает у одинокой беспомощной женщины, оставшейся один на один с насильником – нож уже занесен, и помощи ждать неоткуда. Володькина борода, спутавшись, сбилась набок – всегда холеная жесткая борода; глаза запали. Но даже не мог поразило меня – запах.
Одуряющий запах пота.
Пот тек по его широкому лицу – град пота, струи пота, поток пота, я видела, как стекают эти стремительные бессмысленные потоки. На светлой рубахе выступили темные пятна – подмышки, подбрюшье, выпуклая свисающая грудь. Он, не отрываясь, смотрел на меня, цепляясь глазами за мой всегдашний спокойный силуэт, как за край пропасти.
– Что-то случилось? – спросила я. – Кто-то умер?
Что произошло? Ты меня пугаешь.
Он судорожно сглотнул. Я чувствовала, что больше всего ему хочется закричать. Но он не закричал – слова застряли у него в горле вздувшимся тромбом.
Я вылезла из ванны, молча надела халат. И только потом тряхнула окаменевшую груду мяса:
– Да что с тобой?!
И чуть не потеряла сознание от запаха. Это был совсем не тот пот, который я успела узнать в Володьке. Он мог быть разным – торжествующим и тонким, когда он доводил женщину до вершины: так пахнут хорошие любовники. Он мог быть тяжеловатым, как после переноски тяжестей или корчевки бревен, – так пахнут мужики, удачно делающие свое дело. Он был хорошим любовником, он отлично делал свое праздное, немного скользкое дело.
Но сейчас – сейчас было совсем другое. Этот страх. Животный страх, такая же естественная реакция, как пометить свою территорию. Он ее и пометил – жалкий, вонючий, бьющий в нос запашок.
– Тебе плохо? Ты весь вымок.
Наконец Володька приоткрыл губы, выпустил воздух и просипел:
– Все в порядке. Но сейчас ты должна уйти. Одевайся.
– Не очень-то вежливо с твоей стороны. Куда может пойти одинокая женщина в три часа ночи?
– Возьми машину. Я дам денег. Но сейчас ты должна уйти.
– Я не уйду, пока ты не объяснишь мне, в чем дело.
– Я прошу тебя. – Его лицо жалко сморщилось. – Завтра… Завтра я все тебе объясню…
– До ревности я не опущусь, не надейся. Но с простым любопытством мне не справиться. Что-то произошло? Что-то серьезное?
Лицо Володьки исказила мука. Только мое присутствие сдерживало его от того, чтобы не упасть на пол и глухо не замычать.
– Уходи, я прошу тебя…
Я пожала плечами, сбросила халат на пол и начала одеваться. Слишком медленно, провоцируя Володьку, – я это видела. Он стоял рядом, не отходя от меня ни на шаг, – как будто боялся, что я передумаю, закапризничаю и останусь, это было в моем стиле – милая строптивость. Ему она всегда нравилась, но сейчас он был готов применить силу и выбросить меня из квартиры. “Давай, давай, быстрее, черт возьми! – читалось во всей его напряженной позе. – Что же ты так копаешься!'
– А что с ключами? – напоследок спросила я. Он непонимающе посмотрел на меня.
– Ты же обещал мне дать ключи от твоего милого распутного гнездышка. Я почти согласна.
– Завтра. – В столице промелькнула досадливая осмысленность. – Давай решим все завтра. Позвони мне с утра… Нет, лучше днем.
– Днем мы встречаемся с телевизионщиком. Ты забыл?
– Да, да… Там и состыкуемся. Позвони мне. – Володька мог сказать мне сейчас все, что угодно: встретимся в клубе, встретимся в президентской резиденции “Завидово”, встретимся на крыше Эмпайр Стейт Билдинг, только уйди, уйди, пожалуйста, будь ты проклята!..
Я оделась, в оглушающей тишине, преследуемая безжизненной тенью Володьки, натянула сапоги и пальто и уже в дверях обернулась:
– Я не обижаюсь. Значит, завтра ты за мной заедешь, и махнем к нашему телевизионному юнцу. Я позвоню.
– Да, да. – Володька даже не слушал меня. – Ты мудрая женщина, и я тебя люблю. Спасибо тебе.
И он захлопнул за мной дверь – так захлопывают камеру смертников: навсегда.
Я осталась одна на лестничной площадке, приложила ухо к двери: бесполезно. Если даже он и будет звонить кому-то – а в этом я не сомневалась, – телефон в комнате. Тяжелая металлическая дверь сохранит все тайны: о всяком случае, для меня.
От напряжения разболелась голова: я ожидала всего, только не этой чудовищной реакции Туманова. Она была неясна мне. Естественно, у него нет денег, чтобы расплатиться, – уж об этом я позабочусь, я назову такую сумму, которую ему не собрать, а о примерных доходах Володьки я уже имела представление. Но не это, не это деморализовало его. Смерть Юленьки?
Но они давно в разводе, они были разведены еще во ВГИКе, Юленька стала попивать, а в записях Нимотси вообще предстала записной наркоманкой…
Страх. Потный, липкий страх.
Страх перед теми, кто стоит за ним. Я попыталась проследить ход его мыслей. Почему предполагаемые шантажисты обратились именно к нему? К нему, а не к Александру Анатольевичу, например? Значит – это именно он засветился, привел “хвост”, дал кому-то понять, что он и есть то самое слабое звено, через которое можно вытащить всю цепочку.
Сейчас Володька блуждает в потемках: а вдруг это никакие не шантажисты-любители, а вполне реальные силы, возможно даже – спецслужбы, затеявшие с ним такую изощренную игру? Невидимые враги могут материализоваться в чем угодно и разрушить ярмарочный тумановский мир с разноцветными перспективами и запахами хорошо вымытого женского тела… Он уже разрушен.
Он уже разрушен.
Я вышла на улицу – тихую, почти прозрачную от холода, – такой холод бывает лишь в библейских
