— Все было отлично! — фальшивым голосом успокоил я.

— Ты извини, у меня твоя фамилия из башки совсем выскочила!

— Нормально. Зато Пушкин был на месте…

— Еще бы! У нас учительница по литературе такая стерва была! Я ей на огороде картошку окучивал, а она мне «Евгения Онегина» наизусть шпарила.

— Повезло.

— Поехали домой — жрать хочется, сил нет! — взмолился Витек.

— Через двадцать минут будем дома! — самоуверенно пообещал я.

На самом деле я, конечно, так не думал и даже побаивался, что нас возьмут прямо в Останкино. Не взяли, хотя милиционер, проверявший на обратном пути наши пропуска, зачем-то связывался со своим начальством, но команды, видимо, не получил и отпустил нас с явным огорчением. На улице стояла абсолютная ночь, и добраться домой на муниципальном транспорте было делом безнадежным. Но не успели мы подойти к стоянке такси — понятное дело, пустынной, — как откуда-то из зловещей темноты выскочила черная «Волга» и, завизжав тормозами, остановилась возле нас. «Главное, до того, как начнут бить и допрашивать, позвонить Сергею Леонидовичу!» — подумал я и, сложив две руки вместе, чуть выставил их вперед, чтобы удобнее было застегивать наручники. Но это оказался решивший подзаработать водитель служебной машины. Всю дорогу он ругал московские дороги в частности и коммунистов в целом самыми последними словами, по сравнению с которыми наше словечко в эфире было невинным пустяком.

О том, как повел себя Витек, придя домой, вы уже знаете. Я же, несмотря на поздний час, оказался прикованным к телефону. Кстати, когда мы вошли, он беспрерывно звонил и, казалось, уже охрип, как младенец, вывезенный подышать воздухом на балкон и там позабытый. Первым был легкий на помине Сергей Леонидович.

— Достукался? — грозно спросил он.

— В каком смысле? — прикинулся я.

— Ладно ваньку валять! Почему не согласовал акцию?

— Какую акцию?

— Ладно, сказал, придуриваться: твой телефон только завтра на прослушку поставят. Почему, спрашиваю, не согласовал?

— А ты бы разрешил?

— Нет, конечно!

— Поэтому и не согласовал. Надо было на месте решать. А другого такого случая не представилось бы! Ну, в общем, я решил взять ответственность на себя…

— Лучше б я, бляхопрядильный комбинат, тебе подпольный журнал разрешил издавать… — вздохнул он. — Но это хорошо, что ты свою ответственность понимаешь! Неужели поинтеллигентнее нельзя было? Ты ж писатель, едрена вошь! Пихнул бы в подтекст — и ажур.

— Не тот эффект. Ты ведь тоже профессионал, должен соображать: западники только на жареное реагируют. А что я еще эдакого придумать мог — не Мавзолей же мне взрывать, ей-богу!

На том конце провода образовалась напряженно-соображающая тишина.

— А вот это не твое дело, — наконец промолвил Сергей Леонидович. — У тебя есть свой участок — на нем и работай! Но учти, если ситуация выйдет из-под контроля и пойдет выше, мы с тобой незнакомы. На следствии будешь проходить как свидетель. А парню твоему самое большое года три дадут, я его потом вытащу. Ты ему про меня случайно ничего не ляпнул?

— Обижаешь!

— Смотри!

— Неужели так плохо?

— А черт его знает! Все зависит от того, как начальству доложат! Может, и обойдется…

— А кто докладывать будет?

— Я.

— Ну и доложи получше!

— Это не от меня зависит. Доложу так, как начальство прикажет.

— Не понял.

— Только сейчас или вообще? — иронично спросил Сергей Леонидович. — Ладно, умник, суши сухари! Шутка… Но я тебя на всякий случай предупредил. Понял? Пока!

Вторым был Николай Николаевич, Я даже сначала его не узнал и вообще решил, что слышу магнитофонную запись, и только потом сообразил: Горынин записывает свое телефонное заявление на пленку — для вышестоящих товарищей.

— Считаю своим долгом выразить вам от имени Союза писателей СССР, — говорил он голосом диктора, повествующего об авиационной катастрофе, — решительное возмущение безответственной и дерзкой выходкой всячески разрекламированного вами так называемого молодого литератора Акашина B.C., замахнувшегося в своем телевизионном выступлении на одно из самых высших духовных завоеваний нашего общества, нашей советской культуры — метод социалистического реализма, давший человечеству такие замечательные произведения, как «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева, «Цемент» Гладкова, «Прощай, Гюльсары!» Айтматова, «Прогрессивка» Горынина и др. Для дачи объяснений предлагаю вам явиться в правление завтра в двенадцать ноль-ноль. При себе иметь писательский билет.

— Понял, приду, — ответил я. — Скорблю вместе с вами.

Послышался щелчок выключаемого магнитофона, а затем жаркая скороговорка Николая Николаевича:

— И никакой матпомощи я твоему поганцу не выписывал. Запомни!

Третьим был Медноструев, который старательно измененным голосом спросил:

— Ну что, сионистские морды, доигрались?

Не успел я среагировать, как он повесил трубку, не дожидаясь ответа, потому что вопрос был, собственно, риторический.

Четвертым был Ирискин.

— Алло? Здравствуйте, — сказал он. — Какие-то странные помехи в трубке… Алло!

— Не волнуйтесь, Иван Давидович, — успокоил я. — Это самые обыкновенные помехи. А вот завтра будут уже те, которых вы боитесь.

— Понимаю… — Голос Ирискина посвежел. — Передайте Виктору, что мы все гордимся (говдимся) его мужеством! Пусть он не волнуется: о судилище над ним и несправедливом приговоре узнает все прогрессивное (пвогвесивное) человечество. Вы понимаете? Но я умоляю, на допросах он ни слова не должен говорить о своем папе! Мы не имеем права давать такие козыри в руки медноструевым. Они только этого и ждут, чтобы устроить погромы (погвомы)! Вы меня понимаете?! Обещайте!

— Торжественно обещаю!

— Мы не забудем… Я пока вам больше звонить не буду. До свидания! Пятым был Одуев.

— Спасибо, друг! — проговорил он с чувством.

— За что? — удивился я.

— Как за что? За то, что в эфире меня не заложили! Представляешь, в каком бы я был сейчас говне? Передачу мою точно закрыли бы! Никакой Леонидыч не помог бы. Стелка звонила, вся в истерике… Говорит, это я во всем виноват — познакомил ее с Витьком. Я ей ответил, что с таким темпераментом, как у нее, на телевидении работать нельзя! Правильно?

— Вестимо.

— Слушай, между нами, он по дури ляпнул или специально?

— Амбивалентно.

— Я почему-то так и думал… Жалко парня! Талантливый, черт. Подожди-ка… — Одуев на мгновение умолк, а потом закричал возбужденно: — Настька «Свободу» поймала — про вас чешут! Включай!

Я бросился к приемнику. В те времена он у меня всегда был настроен на эту станцию. В трещаще- пищащем эфире знакомый женский голос с неуловимым антисоветским акцентом говорил «…Судя по той неожиданной оценке, какую в своем телевизионном интервью дал известный писатель Виктор Акашин насаждаемому коммунистическим режимом методу социалистического реализма, можно заключить, что в

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату