— Все было отлично! — фальшивым голосом успокоил я.
— Ты извини, у меня твоя фамилия из башки совсем выскочила!
— Нормально. Зато Пушкин был на месте…
— Еще бы! У нас учительница по литературе такая стерва была! Я ей на огороде картошку окучивал, а она мне «Евгения Онегина» наизусть шпарила.
— Повезло.
— Поехали домой — жрать хочется, сил нет! — взмолился Витек.
— Через двадцать минут будем дома! — самоуверенно пообещал я.
На самом деле я, конечно, так не думал и даже побаивался, что нас возьмут прямо в Останкино. Не взяли, хотя милиционер, проверявший на обратном пути наши пропуска, зачем-то связывался со своим начальством, но команды, видимо, не получил и отпустил нас с явным огорчением. На улице стояла абсолютная ночь, и добраться домой на муниципальном транспорте было делом безнадежным. Но не успели мы подойти к стоянке такси — понятное дело, пустынной, — как откуда-то из зловещей темноты выскочила черная «Волга» и, завизжав тормозами, остановилась возле нас. «Главное, до того, как начнут бить и допрашивать, позвонить Сергею Леонидовичу!» — подумал я и, сложив две руки вместе, чуть выставил их вперед, чтобы удобнее было застегивать наручники. Но это оказался решивший подзаработать водитель служебной машины. Всю дорогу он ругал московские дороги в частности и коммунистов в целом самыми последними словами, по сравнению с которыми наше словечко в эфире было невинным пустяком.
О том, как повел себя Витек, придя домой, вы уже знаете. Я же, несмотря на поздний час, оказался прикованным к телефону. Кстати, когда мы вошли, он беспрерывно звонил и, казалось, уже охрип, как младенец, вывезенный подышать воздухом на балкон и там позабытый. Первым был легкий на помине Сергей Леонидович.
— Достукался? — грозно спросил он.
— В каком смысле? — прикинулся я.
— Ладно ваньку валять! Почему не согласовал акцию?
— Какую акцию?
— Ладно, сказал, придуриваться: твой телефон только завтра на прослушку поставят. Почему, спрашиваю, не согласовал?
— А ты бы разрешил?
— Нет, конечно!
— Поэтому и не согласовал. Надо было на месте решать. А другого такого случая не представилось бы! Ну, в общем, я решил взять ответственность на себя…
— Лучше б я, бляхопрядильный комбинат, тебе подпольный журнал разрешил издавать… — вздохнул он. — Но это хорошо, что ты свою ответственность понимаешь! Неужели поинтеллигентнее нельзя было? Ты ж писатель, едрена вошь! Пихнул бы в подтекст — и ажур.
— Не тот эффект. Ты ведь тоже профессионал, должен соображать: западники только на жареное реагируют. А что я еще эдакого придумать мог — не Мавзолей же мне взрывать, ей-богу!
На том конце провода образовалась напряженно-соображающая тишина.
— А вот это не твое дело, — наконец промолвил Сергей Леонидович. — У тебя есть свой участок — на нем и работай! Но учти, если ситуация выйдет из-под контроля и пойдет выше, мы с тобой незнакомы. На следствии будешь проходить как свидетель. А парню твоему самое большое года три дадут, я его потом вытащу. Ты ему про меня случайно ничего не ляпнул?
— Обижаешь!
— Смотри!
— Неужели так плохо?
— А черт его знает! Все зависит от того, как начальству доложат! Может, и обойдется…
— А кто докладывать будет?
— Я.
— Ну и доложи получше!
— Это не от меня зависит. Доложу так, как начальство прикажет.
— Не понял.
— Только сейчас или вообще? — иронично спросил Сергей Леонидович. — Ладно, умник, суши сухари! Шутка… Но я тебя на всякий случай предупредил. Понял? Пока!
Вторым был Николай Николаевич, Я даже сначала его не узнал и вообще решил, что слышу магнитофонную запись, и только потом сообразил: Горынин записывает свое телефонное заявление на пленку — для вышестоящих товарищей.
— Считаю своим долгом выразить вам от имени Союза писателей СССР, — говорил он голосом диктора, повествующего об авиационной катастрофе, — решительное возмущение безответственной и дерзкой выходкой всячески разрекламированного вами так называемого молодого литератора Акашина B.C., замахнувшегося в своем телевизионном выступлении на одно из самых высших духовных завоеваний нашего общества, нашей советской культуры — метод социалистического реализма, давший человечеству такие замечательные произведения, как «Мать» Горького, «Разгром» Фадеева, «Цемент» Гладкова, «Прощай, Гюльсары!» Айтматова, «Прогрессивка» Горынина и др. Для дачи объяснений предлагаю вам явиться в правление завтра в двенадцать ноль-ноль. При себе иметь писательский билет.
— Понял, приду, — ответил я. — Скорблю вместе с вами.
Послышался щелчок выключаемого магнитофона, а затем жаркая скороговорка Николая Николаевича:
— И никакой матпомощи я твоему поганцу не выписывал. Запомни!
Третьим был Медноструев, который старательно измененным голосом спросил:
— Ну что, сионистские морды, доигрались?
Не успел я среагировать, как он повесил трубку, не дожидаясь ответа, потому что вопрос был, собственно, риторический.
Четвертым был Ирискин.
— Алло? Здравствуйте, — сказал он. — Какие-то странные помехи в трубке… Алло!
— Не волнуйтесь, Иван Давидович, — успокоил я. — Это самые обыкновенные помехи. А вот завтра будут уже те, которых вы боитесь.
— Понимаю… — Голос Ирискина посвежел. — Передайте Виктору, что мы все гордимся (говдимся) его мужеством! Пусть он не волнуется: о судилище над ним и несправедливом приговоре узнает все прогрессивное (пвогвесивное) человечество. Вы понимаете? Но я умоляю, на допросах он ни слова не должен говорить о своем папе! Мы не имеем права давать такие козыри в руки медноструевым. Они только этого и ждут, чтобы устроить погромы (погвомы)! Вы меня понимаете?! Обещайте!
— Торжественно обещаю!
— Мы не забудем… Я пока вам больше звонить не буду. До свидания! Пятым был Одуев.
— Спасибо, друг! — проговорил он с чувством.
— За что? — удивился я.
— Как за что? За то, что в эфире меня не заложили! Представляешь, в каком бы я был сейчас говне? Передачу мою точно закрыли бы! Никакой Леонидыч не помог бы. Стелка звонила, вся в истерике… Говорит, это я во всем виноват — познакомил ее с Витьком. Я ей ответил, что с таким темпераментом, как у нее, на телевидении работать нельзя! Правильно?
— Вестимо.
— Слушай, между нами, он по дури ляпнул или специально?
— Амбивалентно.
— Я почему-то так и думал… Жалко парня! Талантливый, черт. Подожди-ка… — Одуев на мгновение умолк, а потом закричал возбужденно: — Настька «Свободу» поймала — про вас чешут! Включай!
Я бросился к приемнику. В те времена он у меня всегда был настроен на эту станцию. В трещаще- пищащем эфире знакомый женский голос с неуловимым антисоветским акцентом говорил «…Судя по той неожиданной оценке, какую в своем телевизионном интервью дал известный писатель Виктор Акашин насаждаемому коммунистическим режимом методу социалистического реализма, можно заключить, что в
