— А ты как сюда попал?
— Я… Я представляю здесь движение поэтов-контекстуалистов, — скромно потупил глаза Одуев.
— И все?
— Нет. Еще Леонидыч просил передать, чтоб глупостей ты больше не делал. Понял? Иначе он тебя не отмажет…
— Понял.
В это время открылась дверь, в каминную вошел Чурменяев в потертых джинсах и показательно ветхом свитере. Он бережно вел под локоток высокого сухощавого иностранца в приталенном темном пиджаке. Лицо иностранца было покрыто дорогим загаром, а приветливая улыбка свидетельствовала об очевидном превосходстве западной школы зубопротезирования над отечественной.
— А вот и наш герой! — воскликнул Чурменяев.
Он бросился к Акашину и обнял с такой радостью, точно это был его лучший брат, найденный после многих лет разлуки. На запястье Чурменяева блеснули знакомые «командирские» часы. Скотина!
— Мистер Кеннди, это наш отважный Виктор! Витя, это мистер Кеннди… Я тебе о нем много рассказывал!
— Вестимо, — не дожидаясь подсказки, ответил Витек.
— Отчэнь рад! — тщательно артикулируя, произнес американец. — Я много наговорен про вас… — Он с восхищением оглядел Витькины пятнистые штаны, майку с надписью «LOVE IS GOD», закарпатскую доху и уимблдонскую повязку на голове. Но особенно, как и следовало ожидать, ему понравился кубик Рубика с загадочными буковками.
— Обоюдно, — снова самостоятельно ответил Витек.
Мистер Кеннди недоуменно посмотрел на Чурменяева, и тот начал жарко и долго переводить ему что-то на ухо. Американец слушал, кивая и поглядывая на Витька со все возрастающим интересом. Я почувствовал внезапную обиду из-за того, что Витек отвечает без всякого со мной согласования, а меня самого даже не представили американцу. Я тихонько пнул обнаглевшего Акашина в бок, но он сделал вид, что не заметил.
— Вы есть… — мистер Кеннди запнулся, видимо, исчерпав запасы русских слов. — You are a brave man!
— Ты смелый мужик! — вымученно улыбаясь, перевел Чурменяев.
— Отнюдь! — тут же отреагировал Акашин, которому, судя по всему, моя помощь уже и не требовалась.
— И скромный… — ядовито добавил я.
— Sorry? — не понял американец.
— A modest guy, — перевел Чурменяев.
— Yes… I was told they were going to arrest you, weren't they?
— Мне сказали, что вас хотят арестовать, не так ли? — завистливо вздохнув, перевел Чурменяев.
— Вы меня об этом спрашиваете? — улыбнулся Витек, продолжавший, и надо отметить, вполне удачно, пороть самодеятельность.
Чурменяев перевел. Американец засмеялся — и все дружно засмеялись следом. Потом он оглянулся на сервировочный столик с бутылками, и Любин-Любченко услужливо подал ему бокал с виски. Чтобы налить себе, я положил сверток с романом на диван.
— Но! Водка! — перешел снова на русский заморский гость.
Теоретик растерянно облизнулся и налил ему водки. Мистер Кеннди взял стакан, зачем-то посмотрел его на свет и начал говорить по-английски. Спич был пространен.
— Мистер Кеннди, — переводил Чурменяев, кислея на глазах, — предлагает выпить замечательной русской водки за то, что в России еще есть люди, для которых права личности на свободу слова святы и нерушимы! Он надеется, что для отважного Виктора годы заключения в ГУЛАГе станут тем же, чем стали они для великого Солженицына!
— И Пастернака! — краснея, добавила Настя.
— Пастернак не сидел, дура, — мягко поправил Одуев.
— Жизнь всякого честного писателя — тюрьма! — громко сказал я, решив наконец обратить на себя хоть какое-то внимание.
Американец бросил на меня взгляд, потом вопросительно посмотрел на Чурменяева, и тот что-то прошептал ему на ухо. Выслушав, мистер Кеннди снова перевел глаза на меня и облагодетельствовал улыбкой, какой обычно награждают удачно пошутившего официанта.
— Коллеги, — подняв стакан и озарившись своей масленой улыбкой, заговорил Любин-Любченко, — разрешите алаверды?
— Sorry? — не понял американец.
— Backtost, — неуверенно перевел Чурменяев.
— O'key! — кивнул мистер Кеннди.
— О'кей — сказал Патрикей! — заржал Витек и победительно глянул на меня.
— …коллеги, — продолжил Любин-Любченко, облизываясь, — я хочу обратить ваше просвещенное внимание на одну важную деталь. Все, конечно, помнят то слово, которое отважно бросил в эфир наш Виктор! Не буду повторять это слово при даме…
— О, shit! — радостно воскликнул внимательно слушавший американец.
— Так вот… — выжидательно поулыбавшись, продолжал Любин-Любченко.
— Это слово было услышано миллионами! Согласно исследованиям Губернатиса и Фрейда, экскременты ассоциируются у людей с самым ценным. Например, с золотом! Недаром великий Ницше говорил: «Из самого низкого самое высшее достигает вершины!» И я предлагаю выпить за нашего юного друга, чей путь из нечистот бытия лежит к высотам сияющего искусства!
— Great! — воскликнул иностранец и чокнулся с Витьком.
— Обоюдно! — ответил тот, даже не посмотрев в мою сторону.
Все бросились к Витьку, чокаясь, поздравляя и напутствуя. А Чурменяев чуть не задушил его в объятиях. И только я, стукнув своим стаканом о его стакан, сказал сквозь улыбку:
— Ты что, совсем оборзел, сволочь? Но меня оттеснил Любин-Любченко, норовивший поцеловать Акашина в губы.
— Я тоже хочу с ним выпить! — раздался вдруг громкий женский голос.
Все обернулись: на пороге стояла Анка, одетая в какой-то воздушный комбинезон, сквозь который отчетливо просвечивались трусики. Она была уже прилично пьяна. Американец вопросительно посмотрел на Чурменяева.
— It is my girl-friend, — смущенно пояснил тот.
— О, отчэнь рад! — улыбнулся мистер Кеннди.
— А я нет! — крикнула Анка. — Мне противно! Чему вы радуетесь? Золота хотите? Из любого дерьма вам бы лишь золото сделать! А на то, что человека завтра посадят, вам наплевать!
— Анна! — Чурменяев, мучительно озираясь на опешившего американца, двинулся к ней.
— Не подходи! Бой-френд… Думаешь, не знаю, зачем я тебе понадобилась? Знаю. Хочешь и меня в своем гинекологическом кресле раскорячить, чтоб все узнали, как дочка классика советской литературы тебе минет делает! За это могут еще и Нобелевку дать…
— What is minnet? — спросил американец.
— Oral sex, — обреченно объяснил Чурменяев.
— О-о!
Тут решительно выступил вперед Одуев:
— Анна Николаевна, вам лучше уйти! Я вас провожу. Все-таки иностранец…
— А что мне твой драный иностранец?! Я ничего не боюсь! Это ты бойся! Думаешь, если ты стукач, то можно школьниц портить?
Настя всхлипнула и закрыла лицо руками.
— What is «stjuckatch»? — спросил мистер Кеннди.
