Там, на тротуаре, возле ослепительного, длиной в пол-улицы лимузина стояла аристократическая пара: у мужчины в петлице был цветок, кажется, орхидея, а женщина куталась в серенькое манто.
— Костя, а вы знаете, что это за мех? — тихо спросила Алла.
— Кажется, мерлушка…
— Сами вы мерлушка. Это шиншилла! Уводимый кюре Торгонавт оглядывался на все это полуобморочным взором и шарил по карманам с той нервной торопливостью, с какой обычно ищут валидол. А Гегемона Толю уже бережно влекли к лимузину, пожимали руку, выскочивший из машины шофер с полупоклоном открывал ему дверцу, а господин с орхидеей помогал забраться в сафьяновое нутро автомобиля, который наконец плавно тронулся и тянулся вдоль окон долго-долго, как поезд. И по тому, каким мечтательным взглядом проводил их товарищ Буров, я осознал: изначально аристократическая семейка предназначалась ему, но рукспецтургруппы пожертвовал очевидной выгодой ради иных, более дорогих удовольствий.
У бедного и безвластного мужчины есть одно преимущество: если женщина ему и достается, то даром.
Алла незаметно толкнула меня локтем в бок: перед нами стояла пожилая чета — старичок в добротном клетчатом пиджаке, пестром платке, повязанном вокруг морщинистой шеи, и фиолетово-седая дама в брюках и кофте с глубоким вырезом. Они смотрели на нас, улыбаясь совершенно одинаково — так бывает у супругов, проживших вместе всю жизнь. Дама протянула Алле свою половинку медвежонка и что- то зажурчала по-французски.
— Мы очень рады, что нам пошли навстречу и предоставили возможность принять у себя советскую супружескую пару! — перевела Алла и посмотрела на меня со строгостью. Но пока она отвечала французам пространной и, судя по выражению их лиц, тонкой любезностью, товарищ Буров, торжествуя, подвел ко мне толстенького господина в полицейской форме и представил:
— Мосье Гуманков — рашен програмишен…
— Ее ит из! — обрадовался ажан, тоже, видимо, не полиглот.
Алла засмеялась, взяла из моих рук ушастую ослиную голову и приложила ее к хвостовой части, которую держал француз.
— Хау проблемз? — озадачился товарищ Буров.
Алла долго что-то разъясняла по-французски, в результате чего старички громко засмеялись, а полицейский восторженно хлопнул рукспецтургруппы по спине.
— Фальшен ситуэйшен! — взмолился товарищ Буров, догадываясь, что становится жертвой чудовищного по своей несправедливости обмана.
Алла улыбнулась и, понизив голос, сообщила что-то специально служителю закона, в ответ он щелкнул каблуками.
— Что ты ему сказала? — спросил я.
— Сказала, что товарищ Буров с удовольствием отдает себя в руки славной французской полиции…
— Понял… А до этого?
— До этого…— Алла посмотрела на меня с сомнением. — Пусть это останется моей маленькой тайной. Но боюсь, что больше меня за границу не пустят…
— Меня-то уж точно не пустят… — вздохнул я.
XII.
Наши хозяева — мадам Марта и мсье Антуан — оказались пенсионерами, а в прошлом школьными учителями: она — химии, он — истории. Пока на метро мы ехали к ним домой — на северо-запад Парижа, выяснилось, что у них две дочери, обе замужем, младшая — в Ниме, а старшая — в Леоне. Мадам Марта, совсем как советская бабушка, постоянно ездит по дочкам и помогает растить четырех внучат. Мсье Антуан, что типично для учителя истории, выйдя на пенсию, занимается Великой французской революцией, а также коллекционирует холодное оружие той эпохи.
Кстати, парижское метро не имеет ничего общего с нашими подземными дворцами: голая функциональность плюс большие рекламные щиты. Мне кажется, следующая цивилизация, раскопав останки нашего метрополитена, долго будет ломать голову над прежним назначением этих мраморных колонн, мозаичных панно, расписанных потолков… Как водится, возникнут гипотезы: культовая (ритуальные знаки — кабалистические звезды и перекрещенные орудия труда), сатурнально-эротическая (обилие изображений женщин с подчеркнутыми половыми признаками), внеземная концепция (изображение летательных снарядов и людей в скафандрах)… Но чудака, который выскажет бредовую мысль, будто все это имело всего лишь транспортное назначение, обсмеют и лишат ученой степени.
Еще я заметил, что в парижском метро много цветных, примерно столько же, сколько в московском приезжих. Через Аллу я решил прояснить этот вопрос, и мсье Антуан с выстраданным интернационализмом сообщил, что Париж становится новым Вавилоном.
— Это плохо? — уточнил я.
— Это неизбежно! — мужественно улыбнулся бывший учитель истории.
Наши новые французские друзья жили в многоэтажном доме, отдаленно напоминающем московские башни улучшенной планировки, выстроенные специально для каких-нибудь могучих организаций. В подъезде, правда, не было выгородки с дотошным дежурным ветераном, но зато парадную дверь мсье Антуан открыл своим собственным ключом, чем, наверное, и объяснялась министерская чистота на лестнице и противоестественная нетронутость полированных стенок лифта. Пока мы поднимались на восьмой этаж, мадам Марта объяснила, что раньше они имели квартиру побольше и поближе к центру, но после того, как дочки разлетелись из родительского гнезда, решено было перебраться сюда: и подешевле, и потише… А воздух!
Квартирка состояла из трех комнат, кухни-столовой, просторной прихожей и двух ванных-туалетов — одним словом, мечта народного депутата! Нас определили на жительство в просторной комнате с широким супружеским ложем. Двуспальные кровати просто преследовали меня! На крашеных стенах висели шпаги, палаши, кинжалы и даже алебарда. Нам разъяснили, что в этой комнате, когда наезжают, останавливаются дочери с мужьями. Алла озабоченно посмотрела сначала на постель, потом на меня и вздохнула. Как только мы остались одни, я предложил:
— Давай скажем, что у нас в СССР супруги спят отдельно!
— Не поймут… Еще подумают, что мы поссорились…
— А что бы ты делала, если бы на моем месте все-таки оказался Буров?
— ехидно спросил я.
— То же самое — переодевалась…
— Мне выйти?
— Можешь просто отвернуться…
— А Буров не отвернулся бы…
— Константин Григорьевич, — гневно, по-бабушкиному глянув на меня, прикрикнула Алла. — Вы дурак и зануда, станьте в угол!
Слушая мягкое шуршание за моей спиной и опасливые предупреждения Аллы о том, что она еще не готова, я думал об одной странной особенности моего мужского воображения: чем красивее женщина, тем труднее мне представить себе ее наготу. Вот и сейчас я совершенно бессилен вообразить Аллу без одежды. Мне кажется, если я вдруг обернусь, то увижу нечто вроде огромной куклы: лицо, глаза, ресницы, волосы, руки, ноги, а посредине бесполое тряпочное туловище, сшитое из разноцветных лоскутов.
— Я готова! — сообщила она.
На ней было нежно-лиловое шерстяное платье, черные лаковые туфельки и такой же поясок.
— Костя, какие у вас сувениры? — спросила она.
— Самовар. А у вас?
— Матрешки. Вручение даров только по моей команде. Ясно?
