– Они туда больше не ходят, – подтвердил Возчик. – Так что там будет тихо и безлюдно. Самое то для репетиции.
– Мама говорила, туда никто не должен ходить, – несколько неуверенно возразил Джейсон.
– Да, но, может, она имела в виду, что туда нельзя ходить… с магическими намерениями, – ответил Возчик. – А в наших париках да лохмотьях ничего магического нет.
– Правильно, – согласился Кровельщик. И там нам точно не помешают.
– А кроме того, – подхватил Ткач, – если каким-нибудь девчонкам снова приспичит прокрасться туда, чтобы поплясать без штанов, мы их обязательно увидим.
Воцарилась абсолютная задумчивая тишина.
– Наверное, – сказал Кровельщик, выражая тем самым невысказанную точку зрения почти каждого из них, – это наш долг перед обществом.
– Ну-у-у, – протянул Джейсон, – мама говорила…
– Во всяком случае, – перебил его Ткач, – уж кто бы говорил, да только не твоя мамаша. Мой отец рассказывал, что в молодости она сама частенько бегала без…
– Хорошо, хорошо, – сдался Джейсон перед явным численным превосходством. – Вряд ли какой вред будет, если мы там чуть порепетируем. Это же обыкновенное, как его…
– О, мы будем просто играть, – заверил его Ткач, – ну и следить за ситуацией, конечно.
– Таков наш долг перед обществом, – повторил Кровельщик.
– Ох и сложная это наука, притворничество… – вздохнул Джейсон.
Бим-бом-блям-динь…
Этот звук эхом разнеся над Ланкром.
Взрослые мужчины, копавшиеся в садах, разом бросили лопаты и поспешили укрыться в домах…
Бим-бом-динь-блям…
В дверях появились женщины и принялись отчаянно зазывать детей домой.
…Блям-бом-динь-дон-бом…
Захлопнулись ставни. Некоторые мужчины, сопровождаемые испуганными взглядами домочадцев, заливали огонь в очагах и пытались заткнуть мешками дымоходы…
Нянюшка Ягг жила одна, потому что всегда уверждала: пожилые люди должны уважать себя и ни от кого не зависеть. Кроме того, прямо за стенкой спал Джейсон, и его самого или его жену, как там ее, легко можно было разбудить, если хорошенько постучать по балке башмаком, а с другой стороны жил Шон, которого нянюшка заставила натянуть веревку и повесить на нее жестяные банки, при помощи которых его легко можно было вызвать, в случае если мамочке вдруг потребуется помощь сына. Бим-блям-динь…
Ванной комнаты у нянюшки Ягг не было, зато была жестяная ванна, обычно висевшая на гвоздике на задней стенке уборной. В данный момент нянюшка тащила эту самую посудину в дом. Она проволокла ее через весь сад, задев по пути несколько деревьев, углов и садовых гномиков.
Три большие черные кастрюли стояли на печи. Рядом лежали с полдюжины полотенец, губка, пемза, кусок мыла, второй кусок мыла – вдруг потеряется первый – ковш для выуживания пауков, раскисший от воды резиновый утенок с выпавшей пищалкой, долото для срубания мозолей, большая жесткая щетка, малая жесткая щетка, жесткая щетка на длинной ручке для мытья труднодоступных мест, банджо, какая-то штуковина с трубами и кранами, назначения которой никто не знал, и бутылка «Клатчских Ночей» – эссенции для ванн, от одной капли которой трескалась краска.
Блям-бом-бух…
Каждый житель Ланкра обязан был досконально изучить ритуал омовения нянюшки Ягг – в порядке самообороны.
– Но ведь сейчас еще не апрель! – удивлялись живущие по соседству люди и задергивали шторы.
В доме, что располагался по улице чуть выше хижины нянюшки Ягг, госпожа Тощага схватила мужа за руку.
– Коза осталась на улице!
– Ты с ума сошла! Нет, я туда ни ногой. Ни за что на свете!
– Ты помнишь, что случилось в прошлый раз?! Мы ее едва с крыши стащили, да и то она потом три дня лежала парализованная!
Господин Тощага высунулся из двери. Было тихо. Слишком тихо.
– Наверное, воду наливает, – сказал он.
– У тебя есть пара минут, – предупредила жена. – Давай, или придется целую неделю йогурт пить.
Господин Тощага снял висевший за дверью поводок и пополз к привязанной у изгороди козе. Животное узнало признаки готовящегося банного ритуала и сейчас стояло, в буквальном смысле слова окаменев от ужаса.
Сдвинуть козу с места не представлялось возможным. Пришлось волочь ее на себе.
Послышались далекие, но настойчивые, хлюпающие звуки, затем о край жестяной ванны ударилась пемза.
Господин Тощага перешел на бег.
До его слуха донеслось позвякивание струн настраиваемого банджо.
Мир затаил дыхание.
И это началось, пронеслось, как торнадо над прерией.
– А-а-а-а-а-и-и-и-и-и-и…
Три цветочных горшка над дверью по очереди раскололись. Шрапнель просвистела рядом со щекой господина Тощаги.
– А на волшебном посохе – нехилый набалдашник…
Господин Тощага забросил козу в дверь и нырнул следом. Жена быстро задвинула засов.
Вся семья, включая козу, залезла под стол.
Дело было не в том, что нянюшка Ягг плохо пела. Дело было в том, что взятые ею ноты, будучи усиленными жестяной ванной, становились поистине могущественной силой.
Каждый более или менее талантливый певец способен разбить голосом стеклянный бокал, но нянюшка своим верхним «до» растирала стекло в порошок.
Члены ланкрской команды по народным танцам с мрачным видом сидели на траве и передавали друг другу глиняный кувшин. Репетиция не удалась.
– Не получается что-то… – промолвил Кровельщик.
– По-моему, это совсем не смешно, – откликнулся Ткач. – Сомневаюсь, что король помрет со смеху, увидев, как мы изображаем толпу повисельных куртизанов.
– У тебя, кстати, хуже всего получается, – сказал Джейсон.
– А у нас и не должно получаться. Как сказано в этих бумажках, мы – повисельные куртизаны, которые пытаются изображать из себя актеров и у которых ничего не получается, – возразил Ткач.
– Да, но у тебя совершенно не получается сыграть человека, у которого ничего не получается, – откликнулся Жестянщик. – Не знаю почему, но не получается. Вряд ли утонченные дамы и господа…
Порыв ветра, пролетевшего над пустошью, принес запах льда.
– …Будут смеяться потому, что у нас не получается сыграть людей, которые не умеют играть.
– Я вообще не понимаю, что может быть смешного в толпе грубых куртизанов, пытающихся изображать артистов, – хмыкнул Ткач.
Джейсон пожал плечами.
– Здесь говорится, что все господа… Очередной порыв ветра и оловянный привкус снега…
– …В Анк-Морпорке хохотали над этой пьесой несколько недель кряду, – сказал он. – Она шла на Брод-авеню целых три месяца.
