состояние детского дошкольного учреждения говорило само за себя — не работает. Ни тебе детских голосов, ни командных воспитательских. Беззвучная тишина.
«Карантин», — поставил диагноз ситуации.
В таком разе, решил, делать в городе нечего. Надо ехать на дачу, помогать Елене собирать клубнику. Как раз скоро электричка.
В пути делать нечего, Юлька принялась развлекать деда:
Наша Таня громко плачет,
Уронила в речку мячик!
Тише, Танечка, не плачь,
А то будешь там, где мяч.
— Где только гадостей набираешься? Мать услышит, задаст перца!
— Ванька Манякин в группе рассказал. А знаешь, что такое любовница?
— И че? — заинтересовался дед познаниями внучки в семейных передрягах.
— Когда у дяденьки есть жена, а он еще одну тетеньку любит.
— Тоже Ванька научил?
— Ага! — радостно подтвердила догадку Юлька. И дальше деда пытать. — Секс, знаешь, что такое?
И, будучи уверенной в дремучести собеседника, сразу сообщает:
— Это когда дяденька с тетенькой ложатся в кровать и трахаются.
— Я твоему Ваньке уши оборву по самую задницу, когда карантин закончится. И ремнем отхожу. Не побоюсь воспитательниц и другое начальство! Куда они только смотрят?!
Короче, не скучают в дороге старый да малый. Ведут развлекательно-воспитательные беседы. И вдруг дед Петро, глянув в окошко вагонное, начал сомневаться во времени суток. Солнце должно задорно подниматься над лесами и полями, оно устало к горизонту жмется.
И спросить не у кого, в какую сторону светило путь держит: кроме пустых скамеек, в вагоне одна бабка находится со стервозным видом. Обратись к такой, обзовет при внучке алкашом, который день с ночью не соображает.
Прилип дед к окну, следит за движением солнца, куда оно наладилось? Под купол неба? Или за край земли?
И как ни хотел, дабы сбылось первое, как ни подгонял: «Ну, давай, иди вверх!» — расстояние между горячим шаром и горизонтом не увеличивалось, а наоборот…
— Дед, знаешь, что такое трахаются?
— Отстань ты, банный лист! Я запутался — утро или вечер сейчас?
— Какая разница?
Разницы деду Петру, неработающему пенсионеру, и Юльке, дошколятнице, не было никакой. Кабы не существенное обстоятельство: последняя вечерняя электричка до дач не доходит шесть километров.
«Заночуем в поселке, — постановил дед Петро, окончательно убедившись, что на дворе вечер, в ночь переходящий. — Где мы, разведчики, не пропадали».
Слишком хорошо разведчик подумал о поселковских. Те ненавидели дачников лютой ненавистью. Жили, горя не зная, многие годы. Сами по себе. Что хочу, то и ворочу. Вдруг полчища чужаков нагрянули.
Вокруг поселка до горизонта нарезали дачных участков. И закатилось тихое счастье. Машины снуют. Электрички толпами народ туда-сюда возят. Жизнь, как на вокзале.
Отсюда попытки деда упроситься на ночлег кончились плачевно. Даже наличие внучки не разжалобило аборигенов. А вокзальчик на ночь закрывался.
— Стрелять вас надо, куркулей! — заругался дед.
— Что такое куркуль? — спросила Юлька.
— Сволочь! И хватит вопросов, пошли к мамке!
Оно шесть километров пустяк для летнего времени. Не зимой в мороз. Правильно, если свои ноги, не протезы. И темнота сгущается. Как только солнышко, порядком подкузьмившее в этот день, зашло, сразу тучки набежали, весь небесный свет закрыли.
Дед, старый разведчик, не растерялся, принял единственно правильное решение — идти вдоль железной дороги. Рельсы блестят, путь указывают.
Юлька, внучка разведчика и дочь мамы-туристки, держится молодцом, не капризничает, наоборот, деда развлекает:
— Дед, знаешь, почему сначала видим молнию, а потом гром гремит? Ага, не знаешь! Потому, что у нас глаза впереди, а уши сзади.
Двигались они с такой скоростью, что пройденное расстояние увеличивалось в час по чайной ложке, соответственно — предстоящий путь уменьшался в таком же объеме. Протезы они ведь не родные ноги, сами не передвигаются, волочь надо.
Когда Елена, оповещенная ночным посетителем о путниках, бредущих из последних сил на дачу, прибежала к ним с ружьем на плече, картина имела следующую композицию. На Юльке висел до пят пиджак деда. Температура окружающей среды стояла на прохладной отметке. Дед в майке передвигался на четвереньках. Бодрости в протезах не осталось. Сам бы давно завалился где-нибудь под насыпью в кустах и спал бы до утра. Старому разведчику не привыкать. Но Юлька… Поэтому, вспоминая военное прошлое, сотни километров исползал в тылу врага, передвигался на четвереньках. Под майкой характерно оттопыривалось.
— Ты еще и пьешь! — заругалась Елена.
Поллитровку дед купил в поселке, когда отчаялся устроиться на ночлег.
— Смотри, — достал бутылку, — только, расстреляй меня комар, для поддержания сил, всего граммов семьдесят пять выпил. Не соображаю, думаешь, че ребенок на шее?
Соображал, отпил не больше названных граммов.
— Ты зачем потащился сюда? Че стряслось?
— Дак, думал утро, оно — вечер, садик закрыт…
— И Юльку в этом грязном платье в садик повел?
— Че грязное-то?..
— Мам-мам, а дед не знает, что такое секс!
— Она у тебя, Ленка, такая умная стала. Пора ремешком поучить по одному месту.
— Вас бы обоих ремешком пора!
— А меня за что? — закапризничала Юлька.
Елена не стала пояснять проект приговора, взяла дочь на руку, отца под руку, и пошла троица с ружьем на женском плече в сторону частной собственности, громко именуемой дачей.
БРАСЛЕТ С КОТЯТАМИ
СОРОК БОЧЕК АРЕСТАНТОВ
«Эх, сорок бочек арестантов, — чешет Вася Елистратов затылок, — квасил же я когда-то».
Истинно — бочки с арестантами, как спиртные напитки употреблял. И не по обычной схеме: трое мужиков сгоношились, осадили одну-две бутылки и рассосались. Нет, Вася перебежками любил. Скачкообразно. Выпьет с одной компанией стакан, все — надо менять коллектив вокруг поллитровки. Не по причине неуважения собутыльников, а такой по жизни. Распрощается «по ручке» и закусил удила куда подальше. К друзьям или знакомым, или просто — у магазина… В итоге перемен декораций и действующих со стаканом лиц мог в «вытрезвоне» очнуться, а то и похлеще…
