стыд для нее уже не существовали. Она перешагнула через эти понятия и отбросила как нечто совершенно ненужное.
- Не она? - услышал Юферев вкрадчивый голос за спиной и оглянулся - Кандауров улыбался широко и обезоруживающе.
- Не похоже, чтобы это была она.
- Саша, ну скажи наконец - что у нее есть такое, как ты надеешься узнать ее?
- На щечке родинка, а в глазах любовь, - пропел Юферев на ухо Кандаурову - пятьдесят граммов коньяку уже начали действовать, и он расслабился, немного, но расслабился.
Кандауров взял его под локоть и отвел к столику в полумраке у самой стены.
- Саша… Послушай меня… Если мы устроим облаву по всему городу и отловим сто женщин с родинками на щеках… После того, как они умоются, родинка, в лучшем случае, останется у одной.
- Меня интересует женщина не обязательно с настоящей родинкой. Пусть будет хоть нарисованная, я согласен.
- Это меняет дело, - посерьезнел Кандауров. - Про волосы не спрашиваю - мои девочки меняют парики, как перчатки. Сейчас я их всех перед тобой пропущу. - Кандауров уже рванулся было куда-то в сторону, но Юферев успел ухватить его за рукав и заставил сесть.
- Не торопись, Костя… Я ведь старый по этому делу… И тоже кое-что понимаю. Послушай… Стоило Якушкину произнести несколько слов об этой женщине, и ровно через три минуты он колотился на полу. Ровно через три минуты.
- И как ты это объясняешь?
- Скорее всего тот серый мужичок, который стоял в углу, отслеживал меня в то утро… Вычислить меня было нетрудно - я несколько раз приходил в квартиру Апыхтина, давал какие-то поручения ребятам, подъезжал на машине, отъезжал… Он шел за мной, когда я искал Якушкина, когда нашел его… Вот механика этого события.
- Понял, - кивнул Кандауров.
- Если понял, то вопрос: ты уверен, что серого мужичка нет в этом зале? Может быть, он сменил свою куртку на клубный пиджак и потягивает коньячок за соседним столиком?
- Исключено, - твердо сказал Кандауров. - Никто не знал, что я пригласил тебя сегодня.
- Он слышал, как Якушкин говорил мне о том, что женщина назначила ему встречу. Он это слышал так же, как и я. Я бы на его месте отправил эту женщину подальше. Этак на годик. Но она может послать подальше его самого.
- Думаешь, у них такие отношения?
- Мне так кажется, - уклонился Юферев от подробного ответа.
Подошел официант и молча поставил на стол семгу, коньяк, маслины, на секунду задержался - не будет ли каких новых указаний, заказов.
- Я просил водку, - резковато сказал Кандауров.
- Гость только что выпил коньяк… Я подумал… может быть, он не захочет смешивать.
- Был грех, - кивнул Юферев. - Выпил маленько. Пусть останется коньяк, Костя.
Легонько взмахнув рукой Кандауров отправил официанта.
- С мясом… немного подождать? - спросил официант невозмутимо, будто и не заметил мимолетной вспышки гнева Кандаурова,
- Через полчаса, - сказал Кандауров.
- Грамотные ребята, - одобрительно произнес Юферев.
- Это мой дом, я хозяин, знаю всех, кто у меня бывает. И отвечаю за все, что здесь происходит. Это лучший ресторан города. Человек, у которого есть немного денег и времени… Придет сюда.
- В таком случае скажи мне… Что за дама сидит справа от нас вполоборота…
- В красном платье? - уточнил Кандауров.
- Да, в красном платье и с длинными светлыми волосами.
- Наверное, с кем-то из гостей пришла… Сейчас узнаю! - Кандауров рванулся было из-за столика, но Юферев опять остановил его.
- Костя, - укоризненно проговорил следователь, - если мой опер будет вести себя так порывисто… Я уволю его в тот же день.
- Да, порывистость - это плохо, - согласился Кандауров. Чтобы показать, как проникся словами Юферева, он даже отвернулся от столика, за которым сидела женщина со светлыми распущенными волосами, почти полностью скрывавшими ее лицо. - Это она?
- Не знаю.
- Чем же она тебя привлекла?
- Ничем, - Юферев передернул плечами.
Кандауров некоторое время молчал, глядя в пространство зала, и никто в эти минуты не мог бы определить - куда он смотрит, за кем наблюдает, о ком делает выводы. Пальцы его на белой скатерти мелко вздрагивали, выбивая частую нервную дробь.
- Послушай меня, капитан, - сказал он негромко, все так же глядя в зал полузакрытыми, почти сонными глазами. - Мы договорились работать вместе. Ты что-то имел на уме, я кое-что оставил про запас, не можем же мы выплескиваться друг перед другом наизнанку, до дна, верно?
- Согласен.
- Так вот… Сейчас мы с тобой на задании, как выражаются в твоей конторе.
- А в твоей как выражаются?
- Гораздо проще… Мы на работе. И потому обязаны друг друга поддерживать. Нравится нам это или нет.
Юферев сидел, поставив локти на стол и подперев щеки кулаками. Лицо его от этого сделалось каким-то перекошенным, морщинистым, печальные глаза смотрели на Кандаурова с бесконечной усталостью, будто он заранее знал, что скажет ему этот человек, с которым он оказался за одним столом.
- Саша, ты мне пудришь мозги, - с неожиданной болью сказал Кандауров. - Ничего в жизни я не хочу сейчас больше, чем выйти на этих отморозков. Не знаю, может быть, ты этим занимаешься по долгу службы, может быть, на тебе висит еще дюжина дел, которые для тебя важнее… Но моя жизнь сошлась клином на этих убийствах. Я больше ничего не хочу, у меня нет других желаний, я ушел от всех своих дел. Мне нужно на них выйти. Я не могу допустить, чтобы в моем городе происходило такое…
- В моем городе это тоже нежелательно, - сказал Юферев, делая маленькую поправку на то, что все-таки надо разобраться, в чьем городе они живут.
- Не надо, Саша, меня дурить… Этого города хватит всем. Да, ты живешь в своем городе, а я живу в своем. А твоя белокурая красотка живет в своем городе, среди своих подонков. И, наверное, тоже считает этот город своим. Кто она?
- Не знаю, Костя… Честное слово, не знаю. Действительно ли это та самая особа, о которой говорили свидетели…
- И каково ее участие в тех печальных событиях, которыми мы с тобой занимаемся?
- Не знаю. В то утро она была во дворе дома Апыхтина.
- И входила в его подъезд?
- Некоторые так утверждают. - Юферев взглянул на Кандаурова попристальнее и понял, что тот готов сорваться с места и тут же, немедленно, прямо в ресторане выяснить все, что касается красавицы в красном платье. - Не спеши, Костя… Мы не знаем даже, она ли это…
Узнав у Юферева все, что тот счел нужным сказать, Кандауров начисто отмел всякую осторожность, к которой призывал следователь, отмел все его опасения и решительно поднялся из-за стола.
Наверное, было в его решении и чувство хозяина. В конце концов, он у себя дома, в своем городе, в своем ресторане, где все только и делали, что ловили малейшее движение его руки, взгляд, чтобы тут же выполнить любое желание. Кандаурова все это тешило, забавляло, и что уж там говорить - ему это льстило. Куда деваться, годы, проведенные в заключении, вырабатывают своеобразный характер, в котором рядом с отчаянностью оказываются озлобленность и тут же - наивность, простодушие, а то и недалекость.
Да, это так, за безрассудностью и этаким воровским тщеславием, осознанием себя человеком
