даются с трудом, что он попросту не знает, как себя вести. То ли действительно устал, то ли не был уверен, что Апыхтин вернется когда-нибудь, то ли в кабинете у него сидели люди и он не мог вести себя свободно. - Как следствие? - спросил Апыхтин, вдоволь насладившись молчанием.
- Ковыряются.
- Успехи есть?
- Будь у них хоть какие-нибудь успехи, в тот же вечер по телевидению сообщат. Нас тут постоянно держат в курсе.
- Кого это нас?
- Горожан.
- Следователь был после моего отъезда?
- Заглядывает иногда, ходит, смотрит, вопросы задает.
- Ну ладно, будь здоров! Я еще позвоню. - И Апыхтин повесил трубку, не дожидаясь, пока Цыкин произнесет какие-то прощальные слова. Не хотелось слышать его прощальных слов, почему-то он решил, что может себе это позволить. Апыхтин представил себе растерянное лицо Цыкина, его мелковатые обостренные черты, представил, как, положив трубку, он смотрит в стену перед собой с недоумением и обидой.
Следующий был Осецкий.
- О! Володя! - закричал тот обрадованно. - Рад тебя слышать! Откуда звонишь?
- Пафос.
- Ты еще там?! Ну, молоток! Ну, завидую! Все! Решено! Отправляюсь по твоему маршруту! Не возражаешь?
- Чуть помедленнее, Игорь, чуть помедленнее… Я за тобой не поспеваю, стремительный ты наш.
- Это у меня есть! Это - да! На работе горю, сгораю дотла, а наутро, как волшебная птица Феникс, восстаю из пепла и снова за работу, снова за работу!
- Молодец, - одобрил Апыхтин. - Как вы там, не разорились еще, не посадили вас в долговую яму?
- Володя! Не переживай! Все прекрасно! Железобетонный вернул долг до копейки!
- Не может быть!
- Точно, Володя! Точно. Кандауров к ним наведался, с директором поговорил…
- Я не просил его об этом.
- Сам! Володя - сам! Приходит как-то ко мне, кто, спрашивает, ваш самый крупный должник? ЖБК - отвечаю. Разберемся, говорит, и уходит. Через неделю деньги у нас.
- Это хорошо. - Хотя и радостную весть сообщил Осецкий, но Апыхтин с огорчением ощутил, что не затронула она его, не растревожила, не обрадовала. - Как Басаргин? Справляется?
- Вполне. Тянет мужик. Без твоего блеска, конечно, без твоего шарма… Но тянет.
- А Цыкин?
- Вполне, Володя. Вполне. Ему бы немного легкости, прости за грубое слово, артистичности… Но чего нет, того нет. А что касается работы - на месте мужик. Мы тебя ждем, Володя!
- Дождетесь, - проговорил Апыхтин с нарочитой грубоватостью. - Уж недолго осталось. Что следствие?
- А вот тут, Володя, ничем порадовать не могу, - все с тем же напором ответил Осецкий. - Приходит иногда следователь, печальный весь из себя, вопросы задает, внимательно выслушивает, но по глазам его, опять же печальным, вижу, что нечем ему нас порадовать, нечего ему, бедному, сообщить. Еще один труп в городе. Молодая женщина.
- Разгулялись, значит, ребята.
Осецкий вдруг уловил в голосе Апыхтина странную нотку - явственно прозвучало удовлетворение, похоже, тот и не скрывал этого своего чувства.
- Не понял? - озадаченно переспросил Осецкий, хотя всегда понимал с полуслова и отвечал, даже не дослушав.
- Разгулялись, говорю, ребята, - Апыхтин даже не пытался исправлять оплошность и повторил те же слова, тем же тоном. - Я про убийц говорю.
- Знаешь, Володя, есть такая народная мудрость… Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… И им недолго осталось куролесить, чует мое сердце - недолго.
- К тому идет, - проговорил Апыхтин отвлеченно, думая уже о своем. - До скорой встречи.
- Ждем, Володя! - успел произнести Осецкий - из трубки уже слышались короткие гудки.
Апыхтин прервал разговор на какую-то долю секунды раньше, чем требовали правила приличия. Получилось, что его уже не интересовал ответ Осецкого, он ему уже был не нужен.
Осецкий это понял.
Удивленно вскинул тонкую бровь, выпятил озадаченно губы. Не обиделся, нет, но был озадачен - раньше Апыхтин так себя не вел.
- Надо же, - пробормотал Осецкий и, отбросив все недоумения, снова углубился в чрезвычайно важные банковские документы. - Досталось мужику, ох досталось…
А Апыхтин, выйдя из Центрального телеграфа, медленно зашагал вниз по Тверской, миновал памятник Жукову, прошел в арку Иверских ворот, мимо собора Казанской Богоматери, и наконец перед ним распахнулся простор Красной площади.
Нет, не любовался он зубчатой стеной, занозистыми контурами башен, и черный кристалл Мавзолея его тоже не интересовал. Всего этого государственного великолепия он попросту не видел. Апыхтин снова и снова прокручивал вроде бы совершенно бестолковые разговоры со своими соратниками. Не все ему нравилось в них, ох не все.
Апыхтин понял ясно: не все хорошо в его хозяйстве, струятся там какие-то не видимые простым глазом течения, и чуть содрогается почва под ногами, как бывает перед сокрушительными землетрясениями. Он не пережил в своей жизни ни одного землетрясения, но чувство приближающейся катастрофы охватило его настолько ощутимо, что он даже поежился от какого-то внутреннего озноба.
Но не ужаснулся, нет, не забеспокоился. Опять пришло чувство удовлетворения, которое уловил в его голосе Осецкий.
Присев на белокаменные ступени Лобного места, Апыхтин достал из кармана свой новый паспорт и еще раз внимательно вчитался во все записи. Все было правильно, точно так, как он сам того пожелал. И даже прежняя прописка - Комсомольская улица города Кубы, затерянного где-то в глубинах Азербайджана. «Ищите, кому хочется, сличайте и уличайте, дорогие товарищи», - мысленно проговорил Апыхтин. Когда-то он бывал в Кубе, гостил у своего давнего друга Абдулгафара Абумуслимовича Казибекова и знал этот городок достаточно, чтобы ответить на уточняющие вопросы, которые, возможно, задаст дотошный дознаватель из какой-нибудь правоохранительной конторы.
Как-то само собой получилось, как-то вызрели в нем и сложились в слова законы, по которым он отныне вынужден жить. Законы были просты, кратки и не имели исключений - что бы ни произошло, какие бы обстоятельства ни подстерегли его на новом пути, полном опять же опасностей и риска.
Первый закон звучал так: «Даже самой малости не должен знать никто - только в этом случае ты выживешь». Второй закон уточнял первый, но в то же время был вполне самостоятелен: «Надеяться только на себя и все делать только самому - тогда ты выживешь». Третий закон оказался самым кратким: «Не торопись, но иди до конца, и ты выживешь».
Но при этом теплилось в нем чувство, которое его не покидало, - пренебрежение к самому себе и почти полное равнодушие к тому, чем все это для него закончится.
Апыхтин сидел на теплых камнях Лобного места, откинувшись назад и подставив лицо летнему солнцу. Он попытался свести все три закона в один, и через некоторое время ему это удалось - никто ничего не должен знать. Все сам и до конца.
- Да, только так, - повторил он, еще раз убеждаясь в том, что эти слова охватывают все в его предстоящей жизни. - Никто не должен знать, все только сам и до конца. Не торопясь, но до конца. И самое главное - высшая мера.
- Что ты задумал? - услышал он Катин голос за спиной.
