Зоя оживилась, показала Мише язык, пересела с замусоленного дивана на табуретку, поближе к столу. Евлентьев вынул из пакета бутылку «Привета», уже нарезанную в магазине ветчину, длинный узкий батон белого хлеба.
— Я пришел к тебе с приветом! — воскликнул Миша.
— А крылья? — спросил Варламов. — Как крылья-то? Все еще перебиты, все еще поломаны?
— Отрастают крылья, — улыбнулся Евлентьев и разлил всю водку в четыре стакана, которые появились на столе как бы сами по себе, будто спустились из воздуха. — Уже перышки появились.
— Многовато наливаешь! — сказал Миша. — Ну, да ладно, да стерпим!
Евлентьев и сам заметил за собой нечто новое — пристрастился он к большим дозам. Если раньше мог спокойно весь вечер пригубливать по глотку и этого ему было вполне достаточно, то теперь уже не первый раз ловил себя на том, что наливает больше половины стакана и сразу, легко и свободно, выпивает эту чудовищную дозу, не стремясь даже запить, заесть, закусить.
— Не надо бы, — сказал Варламов. — Скоро батюшка придет... Неловко будет.
— Потому и разлил всю, — подхватил Евлентьев. — Ахнем и по, кустам. Он и не догадается, и в гнев праведный не впадет.
— Ох, грехи наши тяжкие, — вздохнул Варламов и, взяв свой стакан, как бы благословил всех.
Едва успели убрать остатки пиршества, раздался осторожный стук. Обернувшись к раскрытому окну, Евлентьев увидел промелькнувшую темную фигуру. Батюшка оказался на удивление рослым, молодым и мордатым. На нем была кожаная куртка с «молниями», джинсы, из которых выпирали мощные ляжки, но самое удивительное для Евлентьева было другое — с ним пришли две красавицы, длинноногие, в высоких сапогах, коротких юбках, с распущенными волосами,) с сумками на длинных ремнях.
Едва войдя в мастерскую, они принялись тут же горячо обсуждать варламовскую икону примерно два метра на полтора.
— Кто это? — шепотом спросил Евлентьев.
— Прихожанки, — почтительно произнес Варламов. — Очень ревностные.
— У вас хорошее лицо — сказал отец Марк, присмотревшись к Евлентьеву. — И правильно сделали, что бородку отпустили, вам идет.
— У Юрия Ивановича плохие люди не задерживаются, — отозвался Евлентьев.
— Это я заметил, — кивнул отец Марк, поворачиваясь к иконе.
Воспользовавшись общей заминкой, Евлентьев выскользнул из мастерской и размеренно зашагал к Савеловскому вокзалу. Он не думал о предстоящем разговоре с Самохиным, о диковатом предложении, и деньги, из-за которых он так цепко торговался, тоже не вспоминались. Его охватило ощущение, будто в нем идет неустанная работа, причем совершенно без его участия. А ему, ему и не надо вмешиваться в эту работу, там все высчитают и подобьют итоги без него. Со своими опасениями, колебаниями, робкими прикидками он будет только под ногами путаться.
Стоило ему лишь вспомнить о предстоящей встрече с Самохиным, о необходимости что-то ответить, как внимание его в ту же секунду уходило, ускользало в сторону и он думал о том, что купить Анастасии, куда в следующий раз поехать с ней, думал о мастерской, о том, какие гости бывали у Варламова, какие тосты поднимали...
Высшие силы словно уберегали его от слишком уж тяжелых раздумий, опасаясь, что слабая евлентьевская психика не выдержит этих непосильных испытаний.
Площадь Савеловского вокзала была залита солнцем, фиолетовые астры полыхали и притягивали взгляд, издательский корпус в небе висел черным квадратом, трехэтажная бетонная развязка была забита машинами, и все они неслись куда-то, покрикивая друг на дружку, обгоняя, перемещаясь из ряда в ряд, словно опаздывали к какому-то событию, которое должно случиться с минуты на минуту и изменить жизнь на планете.
Евлентьев выбрал самые фиолетовые, самые махровые астры с сильными стеблями. Он выбирал цветок за цветком, и бабка, решившая вначале, что он возьмет всего несколько штук, замерла благоговейно и даже не решалась посоветовать ту или другую астру. Когда Евлентьев наконец насытился и решил, что цветов достаточно, она быстро пересчитала их, ловко перебирая заскорузлыми растрескавшимися пальцами.
— Вы что, на кладбище собрались, молодой человек? — весело спросила она.
— Да нет, — опешил Евлентьев. — С чего вы решили?
— Четное число... Восемнадцать астр.
— Ну и что? — Евлентьев никак не мог сообразить, что хотела сказать ему бабка.
— С четным числом только на кладбище ходят... Придется вам взять еще три цветочка, а? Будет двадцать один. Хорошее число, счастливое.
— Точно счастливое? — серьезно спросил Евлентьев.
— Точней не бывает, — и бабка, осмелев, выбрала еще три цветка, хорошие выбрала, не стала жлобиться.
Уже отойдя с букетом, перейдя площадь и вынырнув из подземного перехода по ту сторону Нижней Масловки, Евлентьев вдруг услышал слова, которые сам же и повторял всю дорогу:
— Дурная примета... Нехорошо это...
И уже внятно, осознанно подумал о том, что выбранные восемнадцать астр действительно предрекали неудачу, да что там неудачу, провал, смерть, катастрофу. Неудача — это не для него, у него не может быть неудачи, у него может быть только смерть. Но бабка, бабка-то остановила его, пересчитала, проверила и всунула ему еще три астры.
Что из этого следует, как это можно понять?
А понять это можно однозначно — женщина вмешается, все исправит, спасет и наставит на путь истинный.
Анастасия?
Может быть, Анастасия.
Нет у него другой женщины, нет женщины, которая могла бы вмешаться в его жизнь и что-то в ней изменить.
Кроме Анастасии.
— Боже! — воскликнула Анастасия, увидев Евлентьева с цветами. — Никогда не видела столько астр вместе!
— Здорово, да? — разулыбался Евлентьев.
— Оно-то, конечно... Да только не к добру это... Чует мое сердце, не к добру.
— Это почему же?
— Знаешь, где бывает много цветов?
— На кладбище? — спросил Евлентьев мертвым голосом.
— Да ну тебя! — отмахнулась Анастасия со смехом и убежала на кухню подбирать достойный кувшин для этой фиолетовой охапки. — На вокзалах, дурень! На вокзалах!
— И что из этого?
— К разлуке, Виталик, к разлуке... Примета такая. Ты считал их? Сколько штук купил?
— Сначала восемнадцать, но потом три добавил.
— Сам добавил или кто посоветовал?
— А это имеет значение?
— Имеет.
— Бабка подсказала... Которая цветами торгует.
— Это хорошо, — сказала Анастасия, устанавливая кувшин посредине стола.
— Это хорошо? — уже раздражаясь, спросил Евлентьев.
— Да ладно тебе! — Она чутко уловила его настроение. — Все хорошо, все прекрасно. Что там у Варламова?
— Батюшка с двумя красотками.
— Что за красотки?
— Прихожанки-активистки.
