закусить единственным пряником, который нашелся в холодильнике Варламова. Холодильник этот, похоже, никогда не работал и использовался как шкафчик.
Веселье продолжалось. Зоя припомнила новые подробности появления инопланетных существ в ее девичьей светелке, Миша взбрыкивал ногами, Варламов хохотал беззвучно, и из седой его бороды радостно светились порозовевшие щечки.
Самохин позвонил в пятницу, но на этот раз встретиться не приглашал и был, как никогда, немногословным.
— Все в силе, старик, все в силе, — сказал он и повесил трубку.
Это означало, что завтра, в субботу, в семь утра, Евлентьеву положено быть у лесного озера в районе платформы Часцовской.
— Ты не идешь на встречу? — удивленно спросила Анастасия.
— Нет.
— Не хочешь, не можешь или нет в этом надобности?
— Нет надобности.
— Сегодня он больше не будет звонить?
— Нет. А что с билетами?
— Нам их вручат завтра прямо в Шереметьеве-два.
— В котором часу отлет?
— Около пяти нужно быть там. Через три неполных часа полета мы будем в Афинах. Представитель фирмы «Пеликан» встретит нас в афинском аэропорту и отвезет в гостиницу. На следующий день запланировано посещение меховой фабрики.
— А это зачем?
— На случай, если ты решишь купить мне норковое манто. Там оно втрое дешевле, чем здесь.
— А ты хочешь норковое манто?
— Хочу, — Анастасия в первый раз оторвалась от телевизора и бросила на Евлентьева быстрый взгляд. — Если этого хочешь ты. Разумеется, если у тебя для этого будут деньги. Я имею в виду лишние деньги, — Анастасия снова повернулась к телевизору.
— Лишних денег не бывает.
— Тогда обойдусь без норкового манто.
— Сколько оно стоит?
— Мне сказали в туристической фирме... Тысячу, полторы, две тысячи...
Долларов.
— Там разберемся.
— Может быть, мы прямо сейчас соберем чемоданы, сумки... Завтра будет не до этого, а, Виталик?
Евлентьев некоторое время смотрел на экран, где жующие подмигивающие морды предлагали ему какой-то шоколад, потом ему подмигивала корова, предлагая молоко, потом баба на диване дрыгала ногами, показывая, как удобно пользоваться пластырями с крылышками...
— Нет, — наконец сказал Евлентьев. — Дело вот в чем... В доме не должно быть никаких следов отъезда. Как если бы мы вышли перед сном прогуляться минут на пятнадцать.
— Почему, Виталик? — Это был первый вопрос, который задала Анастасия, ч — Мне кажется, так будет лучше.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Да.
— Хорошо... Пусть будет так. Но мы летим в Грецию?
— Да, летим. Но знаем об этом только мы. Ты и я.
— Тогда я начинаю собираться. Знаешь, собраться так чтобы не оставалось следов, труднее, чем просто собраться.
— И вот еще что... Я завтра должен выйти из дома часов в пять утра.
— А как же отлет?
— Я вернусь около двенадцати.
— Если вернешься, — обронила Анастасия.
— Да, — кивнул Евлентьев. — Именно так. Если вернусь. Если со мной что-нибудь случится, обшарь самовары в туалете у художников. Все, что найдешь, возьми себе...
Они взглянули друг на друга и некоторое время молчали. Потом занялись своими делами и к этому разговору больше не возвращались.
У Евлентьева была одна странная особенность — стоило ему поставить будильник на какое-то время, и он не мог спать всю ночь, просыпаясь каждые полчаса, с трудом снова засыпая, и в конце концов поднимался за час до того, как зазвенит будильник, — невыспавшимся, с колотящимся сердцем, тяжестью в голове, сам себе казался некрасивым, мятым, и от этого состояние недовольства и потерянности было еще сильнее.
На этот раз все было как обычно — проворочавшись всю ночь, Евлентьев поднялся, едва начало сереть окно. Он посмотрел на часы — было около четырех.
Будильник зазвенит минут через сорок.
— Бриться будешь? — спросила Анастасия.
— Нет.
— Тебе что-нибудь приготовить?
— Куртка, эта... пятнами, знаешь? Десантная. Что еще... Свитер, шапочка...
Да, и корзинка... Помнишь, У нас была плетеная корзинка?
— Она и сейчас есть... Где-то на балконе... Ты за грибами собрался?
— Да, за грибами.
— Но... Это... Грибы отошли, — Анастасия недоуменно посмотрела на Евлентьева.
— Чернушки появились, валуи, попадаются подберезовики... И белые, идет последняя волна белых.
— Надо же, — пробормотала Анастасия и пошла на кухню ставить чайник.
Евлентьев неохотно, вяло съел две котлеты, выпил крепкого чая, сунул в карман куртки еще две котлеты переложенные хлебом, и молча, насупленно собрался.
— Когда откроются магазины, я отлучусь, — сказала Анастасия уже в прихожей.
— Мне нужно кое-что взять в дорогу.
— Отлучись, — кивнул Евлентьев.
— Тебе нужно что-то купить?
— В Греции все есть, — улыбнулся Евлентьев. — Пока.
Он поцеловал Анастасию как-то косо, неловко, ткнувшись губами в уголок ее рта, похлопал по руке, подмигнул сонно и вышел. Спустившись вниз, он вышел на улицу Правды. У банка стояли на ночном отстое броневики, прохаживались охранники с короткими черными автоматами. На Евлентьева они не обратили ровно никакого внимания. «Оно и к лучшему, — подумал Евлентьев, — оно и хорошо».
Вынув из кармана маленький плоский ключик, он открыл дверь мастерской, вошел, включил свет. Не задерживаясь, сразу направился в туалет, стал ногами на унитаз и вытащил из-за самовара деревянный ящичек. Убедившись, что к нему никто не прикасался, Евлентьев вынес его в большую комнату, положил на стол. Резко обернулся — ему показалось, что мимо окон промелькнула чья-то тень.
Чертыхнувшись, прошел к входной двери и запер ее изнутри. Теперь никто не сможет застать его за делом опасным и наказуемым.
Раскрыв ящичек, он вынул пистолет, пощелкал затвором, убедился, что он в полной боевой готовности. Рядом, в отдельном гнезде, лежала полная обойма. Он вставил ее в рукоять пистолета. Обойма вошла легко, даже как-то охотно, словно залежалась без дела и торопилась приступить к исполнению своих обязанностей.
Рядом, тоже в отдельном гнезде, лежал цилиндрик глушителя. Евлентьев привычно навинтил его на ствол. Теперь изделие номер семнадцать было готово к работе.
Опустив предохранитель, Евлентьев положил пистолет на дно корзинки, сверху накрыл газетой,
