поднял выше, чем требовалось, чтобы потом, когда кирпичи осядут, пол как раз принял бы горизонтальное положение. Он восторженно ходил по ровному полу, приседал, подпрыгивал и даже решился испытать, нет ли воронки в углу. Бросив в угол резиновый мячик, Шихин ожидал, что он тут же исчезнет, но мячик отскочил от стенки, попрыгал но доскам и остался на полу. Валя тоже была счастлива, поскольку ведра у нее больше не опрокидывались, кухонную утварь не затягивало в дыру и не слышалось оттуда тонкого свиста удаляющихся со страшной скоростью предметов. И не тянуло больше из угла сквозняком космического холода. Кухня стала просто кухней. Правда, с каким-то фантастическим освещением. Дело в том, что постоянно промокающий левый дальний угол Шихин решил высушить с помощью медицинского отражателя — мощная лампа, направленная в сырое место, но прикрытая металлическим колпаком, хотя и не слепила, но давала неестественно яркое место на бревнах, от которых поднимался легкий пар. Чтобы эта лампа не разорила его вконец, Шихин вставил жучок в электросчетчик и все время пребывал в легкой тревоге — не пришел бы инспектор, не заметил бы обмана, не оштрафовал бы на круглую сумму...
Раскрасневшийся у печи Васька-стукач трогательно напевал о весне, которая может нагрянуть нечаянно, унести покой, а то и сон. Он жарил морского окуня, подливал масло на сковородку, переворачивал розоватые ломти и был весьма доволен жизнью. Умел Васька добиться корочки, внутренней пропаренной мякоти, которая, казалось, дышала, а дух от нее шел такой, что гости, помимо своей воли, собрались на террасе и время от времени, трепеща ноздрями, втягивали воздух, шедший из кухни. И был грех — в этот момент все прощали Ваське-стукачу маленькие слабости: у кого их нет! Его слабость казалась милой, немного смешной, забавной и говорила всего лишь о трогательной и неустанной Васькиной заботе о государстве. Ну, беспокоится человек, не очень ловко это делает, не соразмеряет слабых своих сил с громадностью задачи, которую поставил перед собой... Зато как окуня пожарил! И даже если это он написал на Митьку, ну что ж, бывает. Не расстреляли же того в конце концов, нечего и ерепениться. Он и на жену свою написал, и ничего, жива, слава Богу.
В какой-то момент Васька-стукач, не сказав никому ни слова, выскользнул за калитку, рванул на базар, купил несколько пучков петрушки, лука, редиски и опять, никем не замеченный, проскользнул на кухню. Валя ахнула, когда увидела зелень. Теперь она знала наверняка — ничто уже не может предотвратить радостного вопля изголодавшихся гостей.
— Послушай, Вася... Я не могу поверить, что тебя, с твоими кулинарными способностями, женщина может... предпочесть другому! — воскликнула Валя. — Твоя Раиса...
— А, Раиса, — проворчал Васька. — Кошелка старая.
— Но если ты написал анонимку, чтобы уберечь ее...
— Сдуру написал. Да и не столько на нее, сколько на охламона, с которым она спуталась.
— А как ты думаешь, кто на Митьку написал?
— Я не писал. Анонимку на Митьку я не писал, — уточнил Васька-стукач.
— А кто, по-твоему, это мог сделать?
— Кто угодно. Я бы ни с кого подозрения не снимал.
— Но ты, лично ты, подозреваешь кого-то?
— Я не знаю здесь никого, кто бы не мог этого сделать, — Васька-стукач выскочил в дверь и тут же вернулся с доской — У Вали на кухне не было разделочной доски. Он протер ее мокрой тряпкой, еще одной тряпкой, положил на стол и взялся за зелень.
— Где ты ее взял? — восхитилась Валя.
— За сундуком стояла... Видно, старухи использовали ее как полку... Шкаф унесли, а доску забыли. Если ты спрашиваешь, кого бы я выбрал в анонимщики... Федулов. Такие способны на что угодно. Он сейчас по саду в твоей кофточке и в розовых панталонах гуляет, чтобы хоть как-то выделиться, обратить на себя внимание... Дерьмо! А баба его — кошелка драная. Прилипла сейчас, тыкается в меня своими титьками, морда в бородавках, из-под мышек несет, как... Ваш туалет в саду по сравнению с ее подмышками — шанель номер пять.
— А почему пять?
— Понятия не имею! — засмеялся Васька-стукач. — Слышал, что шанели идут под номерами, а чем отличаются...
— Она кандидат наук, — заметила Валя.
— Бедные науки!
— Хочет доктором стать...
— Станет... Если будет вот так липнуть... Некоторым и такие годятся... Для круглого счета.
— А что... Ваш брат счет ведет?
— Некоторые... Они же ведь не женщин считают, а кошелки. Женщин считать — особо не разгонишься... Раз-два, тык-мык и обчелся.
— А ведь он жил у нас... Федулов... Несколько месяцев. Там еще...
— Этого он вам не простит. Знаешь, как сейчас говорят... Что я вам сделал хорошего, что вы меня терпеть не можете?
— Ты так говоришь, будто уже доказано, что именно Федулов...
— Если окажется, что написал кто-то другой, Федулов же не станет лучше! И жена его не перестанет быть кошелкой.
— Что-то уж очень ты на них взъярился! — рассмеялась Валя.
— Да ты посмотри на них в упор! Это же не люди, это нечисть! Только увидишь их — перекреститься хочется!
— Что-то она тебе сказанула, а, Вася?
— Я, говорит, уйду от своего Федулова, давай объединим наши усилия... Ты свободный человек, я свободный человек... И резинкой себя по животу — щелк! А оттуда дух... — Васька покрутил носом. — Меня выбрала! Решила, что я буду счастлив каждый день слышать ее щелчки по животу! Кошелка!
— Она шутила, — заметила Валя. — Она всем сообщает но секрету, что уходит от Федулова. Он тоже говорит, что от Наташеньки уйдет, что будет свободным... Это семейный юмор. Они просто обожают друг друга, собираются даже ребеночка завести.
— Что-то долго собираются, — проворчал Васька-стукач.
— Она ждала, пока диссертацию защитит, а он все хотел найти такую работу, чтобы в пятьдесят лет на пенсию выйти... Теперь она защитилась, ему до пенсии лет семь... И тогда заведут.
— А он возьмет и не заведется! — расхохотался Васька. — Ну ладно, черт с ними... У меня все готово. Можно сзывать народ?
— Сзывай! — Валя знала, что ему будет приятно оповестить всех о том, что обед готов.
Васька-стукач взял тряпку, смахнул все со стола, протер разделочную доску, схватив веник, быстро подмел пол, сгреб мусор на какую-то жестянку, вымыл руки, насухо вытер их полотенцем и, одернув рубаху, направился на террасу с радостной вестью.
Света нашла Анфертьева на крыльце и присела рядом. Он подвинулся, чтобы ей был удобнее, положил руку на плечо.
— Знаешь, — сказала она, — мне кажется... ты меня, конечно, извини... Мне кажется, что мы здесь лишние.
— Ошибаешься, — улыбнулся Анфертьев. — Здесь все лишние.
— Удерем? У меня такое ощущение, что все меня рассматривают.
— А кого им еще рассматривать!
— Они и не заметят, что мы ушли, а?
— Света, мне некуда удирать, я сказал дома, что приеду завтра. Илья опять же предупредил... Если уедем, это может показаться подозрительным.
— Но ты же не писал на Митю?
— На Митю? Нет.
— А на кого то писал?
— Не помню... Что-то было...
— Ты на человека написал анонимку?!
— Почему же на человека... Вовсе нет. Я не хотел бы уезжать еще и потому, что Ошеверов обещает
