А словцо это он произнес, прогуливаясь с Катей по суматошному вестибюлю Центрального дома литераторов, в ожидании открытия выставки Юрия Ивановича Рогозина, той самой, которую сам и организовал, воспользовавшись своим влиянием. Собственно, влияние было довольно скромным, но для выставки его хватило. Лысоватый Шихин с шалым взглядом, в сером костюме, при красном галстуке, и Катя в джинсах, купленных в гамбургском универмаге, и свитере, привезенном с острова Кипр, обращали на себя внимание непосредственностью общения, а также заметной разницей в возрасте, хотя в Доме литераторов разницей в возрасте между мужчиной и женщиной никого не удивишь.
Такие вот разговоры иногда случались у Шихина со старшей дочерью, и он всегда относился к ним с опаской, не зная, какой еще случай припомнит Катя. Вдруг из прошлого выплывет нечто такое, о чем он из чувства самосохранения забыл навсегда, а вспомнив, содрогнется от стыда и раскаяния. И Шихин, взглядывая на Катю искоса, тут же прятал глаза, чтоб не заметила она его боязни.
И подумал Шихин, бродя по осенней Гриве, — сколько бездумных слов произносим, сколько гримас производим своими лицами, не придавая этой неустанной деятельности никакого значения, полагая по самовлюбленности, что все понимают нас и прощают наши нелепости. А слова-то, оказывается, кого-то тешат, кого-то убеждают в собственном превосходстве, кого-то смертельно оскорбляют. И мы, кружа по жизни, оставляем за спиной не восторженный шепот, оставляем завистников, недоброжелателей, уязвленных нашими беззаботностью и великодушием. Мы можем оглянуться на шелест упавшего листа, улыбнуться собственным мыслям, махнуть рукой незнакомой девушке, можем под хорошее настроение подмигнуть, сморщить нос, показать язык, и часто нам отвечают тем же. Не потому что мы столь уж неотразимы, нет, просто эти гримасы никого ни к чему не обязывают.
К большому сожалению.
Да, в определенном возрасте мы добиваемся независимости суждений, мы не скованы робостью и нищенством, знаем, на что способны и чего хотим, и, глядя на ту же девушку, знаем, на что способна и чего хочет она...
И это наше знание бывает очень печальным.
Аристарх как-то всерьез заверял Автора, что видит в некоторых местах торчащие из земли световые столбы — будто в траве замаскирован мощный прожектор, который бьет вертикально вверх, прямо в небесное пространство. Причем видны они не только ночью, но и днем. Столбы эти отличаются по цвету — есть желтовато-золотистые, есть розовые, лиловые, голубоватые. Что значит их цвет, Аристарх не сказал, и сколько Автор ни допытывался, лишь отмалчивался да отшучивался.
— В таких местах всегда что-то происходит, — вымученно произнес Аристарх, видимо, уже этим нарушив какой-то запрет.
— Печальное? Радостное?
— Трудно сказать, — Аристарх, кажется, и сам впервые задумался над этим, — Происходят события... которые отражаются на судьбах людей.
— То есть меняют судьбы?
— Мм... Не обязательно. Вроде бы судьба не изменилась, она как шла, так и идет, совпадая с направлением Млечного Пути или поперек...
— А это имеет значение — вдоль или поперек?
— Вдоль, конечно, идти легче, жизнь складывается беззаботнее.
— Счастливее? — подсказал я.
— Не обязательно. Человек может быть сытым, одетым и обутым... И в то же время несчастным. И наоборот.
— Что же тогда, по-твоему, счастье? В чем оно заключается? Или скажем иначе — из чего оно состоит?
— Счастье... — раздумчиво повторил Аристарх. — Счастье заключается в том, чтобы жить своей жизнью.
— И все? — удивился я простоте ответа.
— О! — рассмеялся Аристарх невесело. — Это не так уж мало. Уйма людей даже не знает, что это такое — жить своей жизнью. Почти все играют в жизни не те роли, для которых родились, не на тех подмостках... И только очень немногим удается найти свое место. Люди заблуждаются, полагая, что чем большую роль они возьмут, тем будут счастливее. Дерутся за посты, должности... И кое-чего, конечно, добиваются... Но все дальше уходят от самих себя, от своей жизни...
— А ты счастлив? — спросил я довольно бесцеремонно.
— Я? Нет... До конца тысячелетия мне определено быть милиционером... Не думаю, что я создан для этой роли. Я могу быть на хорошем счету у начальства, поскольку у меня стопроцентная раскрываемость, но счастье, — Аристарх усмехнулся. — Это что-то другое. Знаешь, на моем участке вообще прекратились преступления. Недоумки стали утверждать, что мне достался такой участок. Меня перебросили на другой, самый сложный.
— И что?
— Я же говорю — стопроцентная раскрываемость. Мне даже удалось раскрыть несколько преступлений, совершенных три, пять, десять лет назад...
— А что завистники?
— Да ну их... Несчастные люди. Им кур разводить, а они в милицию подались.
— А чем бы тебе хотелось заняться?
— Мне нравится разговаривать с людьми, — ответил Аристарх. — С хорошими людьми. Плохие однообразны и скучны. Они тут же пытаются найти какую-то выгоду, спрашивают о своих болезнях, опасностях, которые их подстерегают... Ну, скажу о будущем, предскажу о зарождающихся болезнях — это ничего не изменит. Или не поверят, или пренебрегут моими словами...
— Ну хорошо. Если я правильно понял, во дворе шихинского дома есть световой столб?
— Да, и довольно неплохой. Ты не забыл, что на чердаке живет Нефтодьев? По каким, думаешь, признакам он нашел Шихина?
— По столбу?! — воскликнул я, не смея поверить в догадку.
— Точно.
— Значит, Нефтодьев тоже видит столбы?
— Видит, — кивнул Аристарх.
— Не оттого ли он тронулся умом?
— А почему ты решил, что он тронулся умом?
— Ну как же... Эти все преследования, подслушивания...
— Что же здесь невероятного? Невозможного? Ненормального?
Ты хочешь сказать... — начал я и не осмелился продолжить.
— Открой глаза и уши, поверь наконец самому себе! Поверь тому, что видишь и слышишь, перестань тешиться надеждой, что все это тебе кажется, что Нефтодьев — сумасшедший, а вы нормальные, здоровые люди. Все в этом мире проще и печальнее, чем вы привыкли думать. Ты отличаешься от Нефтодьева только одним — выбрасываешь из головы все, что неприятно, что раздражает, с чем не хотелось бы сталкиваться... А он лишен этой способности.
— И его... ищут?
— Конечно. Такого человека нельзя оставлять без присмотра, — усмехнулся Аристарх. — Ладно, — Аристарх махнул рукой, — разбирайся с ним сам. Мне пора.
— Заглянем к Юрию Ивановичу?
— Его нет в мастерской, опять в Гриве. Пишет деревенское кладбище, виды от барского холма вниз, к Серене... Кстати, Ванька-немой пропал, нашли полуживого от голода в канаве, отправили в Козельск, его больше никто не видел.
— Но он жив?
— Еле-еле... Да, иконка, которую ты у него выменял за дне пачки сигарет, цела? — Аристарх пристально посмотрел мне в глаза.
— Цела. С иконкой все в порядке, — твердо сказал я, но почувствовал, что краснею.
— Вот когда он расстался с ней, на него и посыпались беды. Скоро помрет в доме престарелых. У
