– Да, – сказал он, – действительно пуста.
– Три тыщи колечко стоит, – сказал Зайцев, прихлебывая кофе.
– Неужели есть еще такие кольца? – Лошкарев поставил коробочку на место.
– Но ты не знал, что оно столько стоит? – спросил Ксенофонтов.
– Ты о чем?
– О кольце. А что бы ты сделал, если бы нашел такое кольцо?
– Да ну тебя! – отмахнулся Лошкарев. – Нашел о чем спрашивать!
И прозвенел третий звонок, и вошел полный, неповоротливый Цыпин в громадной мохнатой шапке, в каком-то плаще с толстой меховой подстежкой. Был он румян, свеж и изо всех сил старался выглядеть опечаленным.
– Что же вы не сказали, что сегодня все продолжается? Я бы отменил занятия в ПТУ и уже с утра был бы здесь! – Он с силой потер друг о дружку розовые ладони. Потом, хлопнув себя по лбу, вернулся в прихожую и из глубин своего зипуна вынул бутылку водки. – Вдруг, думаю, не лишняя окажется, а? Как вы?
– Некстати, – заметил Зайцев. – Обеденный перерыв кончается, да и это… Повод у нас сегодня не очень веселый… Оказывается, пропащее колечко три тыщи с гаком стоит.
– Мать моя женщина! – воскликнул Цыпин. – Откуда же, Рая, у тебя такие сокровища?
Бабка вчера подарила, – ответил Ксенофонтов. – Вон там оно лежало, на полочке… Лежало, лежало и, похоже, в чей-то карман забежало.
– Да! – Цыпин осуждающе покачал головой и, отвинтив крышку с бутылки, задумчиво налил в кофейную чашечку. Не обращая внимания на мутный цвет получившейся смеси, задумчиво выпил.
– Но ты не знал, что оно столько стоит? – спросил, скучая, Ксенофонтов.
– Да я и о кольце ничего не знал! Рая не похвасталась, хотя и могла бы, учитывая нашу давнишнюю дружбу. Я, например, всегда делюсь, если радость какая заведется, а вот она – нет… Горько это сознавать, но что делать…
– А что бы ты сделал, если бы нашел такое кольцо? – прервал Ксенофонтов.
– Немедленно отдал бы владельцу! – выпучив от усердия глаза, ответил Цыпин. – Хотя, конечно, пару бутылок коньяка содрал бы с ротозея.
Получив такой ответ, Ксенофонтов потерял к разговору всякий интерес и отправился на кухню помогать Рае варить кофе. Потом все наспех выпили по чашечке и начали собираться – обеденный перерыв заканчивался. Цыпин хотел было задержаться, ни за что не желая уходить вместе со всеми, к тому же в бутылке кое-что еще оставалось, но Ксенофонтов проявил решительность и, набросив на Цыпина плащ с подстежкой, вытолкал вслед за Сваричевским и Лошкаревым. Он даже вышел на площадку, провожая гостей. А вернувшись через пять минут, прошествовал к шкафу, отодвинул стекло в сторону и положил в пластмассовую коробочку в серванте кольцо, сверкнувшее сильной белой искрой.
– Оно?
– Да… Кажется, оно… Кто же его взял?
– Не будем об этом, – Ксенофонтов небрежно махнул рукой. – Человек действительно не знал его цены. А может, и знал. Будем считать, что это была очень глупая шутка. Как только он понял, что шутка не удалась, он тут же принес его. Но поскольку события накалились, просто так вернуть кольцо не решился… Вот и все.
– Видите, как все хорошо кончилось. – Рая была счастлива такому объяснению. Оно снимало с нее тяжелые раздумья, и мир ее снова становился спокойным и ясным.
Провалившись глубоко в кресло, Зайцев исподлобья молча наблюдал за Ксенофонтовым, и на улице, когда они уже шагали по мягкому снегу, следователь не выдержал.
– Ну, говори уж наконец, как ты его вычислил?
– Кого?
– Похитителя!
– Какого?
– Слушай, перестань издеваться. Я не догадался. Не смог. Или чего-то не заметил…
Все происходило на твоих глазах. Ты все заметил, но далеко не все понял, – рассудительно сказал Ксенофонтов. – Давай так договоримся… Даю тебе неделю на раздумья. Попробуй, пошевели мозгами. Не получится – жду в любое удобное для тебя время. Приходи сам, пригласи меня… Всегда к твоим услугам.
Через две недели вечером Зайцев зашел в редакцию. Коридоры и кабинеты были уже пусты, только из-под двери ответственного секретаря пробивался свет, да Ксенофонтов был на месте – вычитывал завтрашний номер газеты.
– Что пишут? – спросил Зайцев.
– А, это ты… О трудовой дисциплине в основном. Знаешь, старик, что я тебе скажу… Добросовестно относиться к своим обязанностям – это не только твое личное дело, это влияет на положение во всем народном хозяйстве, отражается на международном авторитете нашего государства.
– Надо же, – озадаченно проговорил Зайцев. – Никогда бы не подумал.
– Я заметил, что у тебя вообще с думаньем не все в порядке.
– Неужели я произвожу впечатление дурака?
Нет! – вскочил Ксенофонтов. – Но в том-то и дело, старик, что дураки часто выглядят неимоверно умными людьми. И знаешь почему? Они много думают. Они постоянно над чем-нибудь думают. Даже над тем, над чем вообще думать вредно. И постепенно от этой страшной умственной работы их лица приобретают выражение серьезное и значительное. А у людей умных часто выражение бывает совершенно дурацким, поскольку думать им нет никакой надобности, им и так все ясно. Вот ты интересуешься, какое впечатление производишь… Значит, ты думаешь над этим?
– Мне бы твои заботы, – вздохнул Зайцев.
– Опять кого-то посадил?
– Посадить не посадил, но руку приложил.
– За что же ты его?
– Понимаешь, пришел человек к выводу, что он гораздо лучше других, что ему больше позволено, больше причитается…
– Это, наверно, плохой вывод?
– Сам по себе вывод можно бы и простить, но то, как он взялся его доказывать…
– Понятно. Старик, вот тебе газета, завтрашняя, между прочим. Читай. Вообще надо чаще читать завтрашние газеты, а ты все небось вчерашними балуешься… Нехорошо. Сядь и затихни, мне еще нужно целую полосу вычитать.
Зайцев послушно углубился в газету, а Ксенофонтов выбегал куда-то, шелестя серыми газетными листами, что-то вычеркивал, куда-то звонил, снова возвращался и наконец, опустошенный, упал в кресло.
– Все, старик, – сказал он. – Машина заработала. Благодарный читатель даже не знает, каково нам выпускать газету, которую он частенько пробежит глазами по заголовкам, по картинкам…
– Я насчет кольца, – сказал Зайцев.
– Что, опять пропало?
– Как ты его нашел?
А, понимаю! По дороге постараюсь растолковать, хотя не уверен, что ты поймешь. Это, старик, тонкая вещь, психология называется, наука такая. Не слыхал? Напрасно. Она изучает внутреннее состояние человека, его чувства, мысли, ощущения, ты, может быть, не поверишь – даже предчувствия.
На улице была уже ночь, прохожие исчезли с проспекта, и только парочки еще маячили кое-где среди заснеженных деревьев. Фонари казались ярче обычного, воздух был свежим и холодным.
– Прекрасная погода, не правда ли? – спросил Ксенофонтов.
– Согласен целиком и полностью, – ответствовал Зайцев. – Но я это… Насчет кольца.
– Хорошо. Слушай, прежде всего надо ясно осознать, что мы живем в мире дешевых, бездарных вещей. У тебя есть ручка? Дай мне ее… Вот видишь… Грязно-серая пластмасса, треснувший колпачок, подтекающая паста, обломленный рожок… Цена ей тридцать копеек, верно? И это инструмент
