– Ну ладно, ладно, перестаньте, – задыхаясь от смеха и от слез одновременно, сказала Ира Суволгина. – Раз вы вошли в такой раж, давайте делиться на группы.
Они включили свет, быстренько разделились на группы.
И разошлись по маленьким аудиториям.
Группа Рабина отвечала за оборону тех колонн демонстрантов, которые должны были двинуться на Смольный. По памяти, с помощью местных экспертов, группа нарисовала примерную схему города и принялась расставлять пулеметные звенья, выбирая наилучшие места, чтобы все просматривалось и простреливалось, а также точки для снайперов, чтобы гасить огонь правительственных войск, уничтожая командиров и их заместителей.
Саня Рабин с детства обожал военизированные игры, Лева это знал, поэтому термины тот подбирал легко, играючи, от чего все приходили в полный восторг, скажем, словосочетание «правительственные войска» все подхватили с такой страстью и радостью, что Лева, заглянувший в аудиторию на минутку во время перекура их группы, тоже чутьчуть испугался, хотя и продолжал внутренне торжествовавать свою маленькую победу над Ирой Суволгиной, над ее внезапно проснувшимся и непонятным ему взрослым страхом.
Ему, конечно, тоже захотелось заорать: «Правительственные войска мы остановим вот здесь, на перекрестке, в узком месте!» – было в этом что-то очень красивое, как в имени Че Гевары, но все же была во всем этом и какая-то полная ненормальность.
– Вы чего, военный переворот готовите, я не пойму? – сурово спросил он у Рабина.
Тот отмахнулся: типа, иди вон, не мешай, а одна девочка завизжала на Леву с яростью настоящей революционерки:
– Да, если понадобится, будет и переворот, и все что хотите! Главное – обеспечьте нас оружием, товарищ Левин!
– Я не могу вас обеспечить оружием! Сейчас у партии нет денег! – отрезал он и выскочил в коридор, прохладный, нормальный, скучноватый коридор с портретами членов Политбюро и большим портретом Ушинского посредине.
– Вот черт! – сказал Лева в полном восторге и тряхнул головой. – Вот черт!
Он помчался к себе.
Его группа занималась, пожалуй, самым важным – она писала прокламацию, типа воззвание.
Именно от этой прокламации, как от искры, обязано было разгореться все остальное пламя, и тут каждое слово было на вес золота.
Лева был очень доволен собой, потому что вовремя уловил импульс, исходящий от Иры (она же Надежда Крупская), и сразу сказал своим ребятам:
– Слушайте, только давайте без политики. Абстрактно.
Текст получился такой.
«Братья и сестры!
Товарищи!
Нет сил больше терпеть угнетения и страдания, которые обрушиваются на рабочих и служащих от неправильной политики руководства страны. Настало время для решительных действий. Сплотим ряды и выступим на защиту своих интересов. Наша революция – мирная, бескровная и абсолютно законная. Наши требования (тут возникла дискуссия, но Лева быстро ее погасил, предложив такую мягкую и необидную формулировку):
– новое общество без насилия;
– широкие права учащимся;
– выборы в парламент ежегодно;
– долой власть бюрократии и плутократии».
Ну и так далее в том же духе.
Группа Костромина деловито и спокойно разрабатывала план захвата городских коммуникаций: электросеть, телевышка, зачем-то стадион, вокзалы, аэропорт, далее по списку…
К Колбасиной Лева заглянуть уже не успел, пошел к Ире, там шла дискуссия на тему о том, стоит ли вообще поднимать волнения, не лучше ли сосредоточиться на позитивной работе: организовывать молодежные клубы по интересам, ввести в школах как обязательный предмет психологию и так далее.
Ребята там сидели тихие и скучные, понимая, что происходит что-то не то.
Лишь одна девочка все время поднимала руку и говорила:
– Нас не поймут! Нужно выступить единым фронтом!
Когда все снова собрались в большой аудитории, Лева вдруг вспомнил, что он провокатор, сделал самую гнусную рожу, на какую был способен и сказал:
– Да! Но ведь мы забыли о самом главном нашем оружии!
– О каком? – заволновался Саня Рабин.
– О революционном терроре! Надо убить кого-то, чтобы общество всколыхнулось…
Ира сидела ни жива ни мертва.
– Какие есть предложения? – спросил Лева притихшую аудиторию.
– В каком смысле? – спросил его кто-то.
– Ну… кого будем убивать?
– А кого ты предлагаешь? – спросил Рабин и вдруг поднес свечку на блюдце (она уже догорала) к его лицу.
– Нет, я хочу услышать предложения наших товарищей по партии! – гордо воскликнул Лева.
Наступило молчание.
Медленно поднялась одна рука, вторая, третья.
– Ребята! – вдруг сказала Ира дрожащим от волнения голосом. – Среди нас находится провокатор. Самый настоящий. Я его давно выследила. Эта информация совершенно проверенная.
– Вот он! – крикнул Костромин басом. – Его-то мы и убьем!
– Слушайте! – недовольно сказал Рабин. – Не надо превращать все в балаган. Это же не драмтеатр. И не телепостановка.
Но Ира, как заведенная, продолжала громко шептать:
– Смерть провокатору! Смерть провокатору!
Постепенно ее слова услышали и стали повторять.
Потом хором.
Никто уже не слышал Рабина, который просил слова для защиты, и Колбасину, которая кричала, что надо немедленно прекратить затянувшуюся шутку.
Костромин предложил смерть через повешение, и Лева немедленно встал на стул и попросил принести ему веревку. Это был наивысший момент его торжества.
Ира вышла из аудитории, почти покачиваясь.
Стоя на стуле в ожидании веревки, Лева испытал странное, почти ослепительное чувство стыда и радости одновременно. Психодрама удалась на двести процентов.
Причем удалась благодаря ему.
Он был не просто главным провокатором, он еще был и жертвой своей провокации, что было особенно приятно – быть собственной жертвой. Это было такое сладкое чувство, что он даже испугался.
В этот момент Костромин стал стаскивать его со стула и орать:
– Ну хватит, хватит уже!
Все закончилось исполнением песни Булата Окуджавы «Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний, случайный…». Лева пел вместе со всеми, на глаза наворачивались слезы благодарности за то, что все так хорошо. Кстати, в троллейбус на ходу сесть практически невозможно, понял он теперь, но чтобы это понять, потребовалось почти тридцать лет.
Где-то в метро по дороге в гостиницу они втроем – Суволгина, Рабин и он – отстали от других москвичей и вышли на станции, чтобы поговорить, по предложению Иры.
«Обсудим сепаратно», – кивнула она, и они вышли из вагона. Тут Лева понял, зачем она поволокла их в другой вагон, когда они садились; это было неожиданно и странно, а теперь все объяснилось.
Лева не помнил названия станции, опять-таки что-то революционное, Ира была бледная, долго молчала, а потом произнесла странную фразу, которую они с Рабиным сначала даже не поняли:
– Давайте сюда все документы.
– Ты что имеешь в виду? – осторожно спросил Рабин, и тогда она, постучав по Левиным карманам, сказала, пряча какую-то жестокую улыбку:
– Ну… вот это все, что вы там понаписали, прокламацию, план города, все…
Обалдевшие Рабин и Лева выложили смятые листки, и Ира, осторожно оглянувшись, начала рвать их в мелкие клочки, рвала долго и страстно и затем сунула все это уже в свой карман, повторяя шепотом, который заглушил шум отходящего поезда:
– Мальчишки… Испорченные наглые мальчишки… Мальчишки…
Подумав немного, оскорбленный Рабин потребовал изложить позицию.
Ира сказала примерно следующее:
– Это игра, которая может кончиться плохо и для меня, и для вас. Но главное – она может сослужить очень плохую службу тому делу, которым я занимаюсь уже много лет. Видимо, ваши родители не смогли научить вас самым простым вещам. Придется это делать мне. Нельзя подставлять других людей! Запомните! Это не игра, не забава, это наше дело! Это дело создано не вами, вы только пацаны, ученики, поэтому каждый ваш неосторожный шаг, каждая, подобная этой, грубая безобразная игра может кончиться очень плохо, она опасна, она жестока, она отвратительна…
– Ира, объясни, пожалуйста, что ты делаешь, – терпеливо попросил Лева, чувствуя, тем не менее, как дрожат у него колени. Ирино состояние мгновенно передалось и ему, и Рабину, они готовы были или истерически хохотать, или орать, но пока перевес был на Ириной стороне – они не ожидали такого поворота.
