В этот момент они как раз переходили бывшую Большевистскую улицу – военный штаб, желтый дом с библиотекой, его теперь переделали в какую-то новомодную хреновину, со стеклом по всему фасаду, совершенно не желтую, а какую-то сине-розовую, оставили, наверное, только фундамент. А вот и арка.
Кто бы знал, что в том же месте, на той же улице, он опять переживет приключение. Приключение без начала и без конца. Случайное, веселое и отчего-то страшное…
– Ой, а это ваш дом?
– Ну да.
– Какой маленький… Я думала, вы в новом доме живете.
– Почему это ты так думала? И никакой он не маленький. Обычный старый дом.
– Ладно, не обижайтесь.
Они зашли в подъезд. «Сразу позвоню Елене Петровне!» – подумал он и нажал кнопку лифта.
Чего-то забарахлил вдруг ключ, она топталась на лестничной площадке, нетерпеливо и с некоторым изумлением оглядываясь вокруг, – он тоже вдруг резко обратил внимание на то, мимо чего проходил каждый день – куча старых газет, какие-то картонные коробки с барахлом, ржавые санки, затхлый запах бедности и старой жизни, – наконец, вошли и она с порога спросила:
– Можно я в туалет? Очень писать хочется. На улице холодно…
– Да-да, конечно, – он отчего-то сразу вспотел, как будто в этой просьбе было что-то неприличное. И когда дверь за ней закрылась, сразу шагнул на кухню, к телефону. Прикрыл поплотнее дверь, но осекся – нет, так нельзя, она услышит, и вряд ли он успеет так быстро, она войдет, будет сцена, нет, потом, при ней, надо все подготовить, все объяснить, сначала – все выяснить, успокоить…
Разделся. Поставил чайник.
Она вошла и села напротив, улыбаясь.
– Ты чего улыбаешься?
– Да нет. Ничего. Как-то вы одиноко живете, я вижу. А мне казалось, все у вас с личной жизнью в порядке.
– А что, заметно?
– Ну да.
– Кать, знаешь что… Давай про меня потом. Давай сразу про тебя.
– Ну давайте…
– Так. Сначала вот что – ты мне сказала, что мама вызвала «скорую помощь». Дуровозку, как ты ее называешь. Это правда? Ты это слышала?
– Ну, она кричала, что ей все надоело, что больше нет сил терпеть все это, что эти игры пора прекращать, что раз я устала от ее заботы, пусть обо мне позаботятся там, где следует. Ну, в общем, всякий бред.
– И это все?
– Нет, не все.
– Что еще?
– Ну, там был длинный разговор. Я всех деталей уже не помню. Я тоже орала. В какой-то момент она встала и сказала: все, хватит. Я вызываю врачей. И пошла рыться в телефонных книжках, шелестеть бумажками, кричала – где этот телефон?
– Но не звонила?
– Может, и звонила. Я уже ушла. Взяла куртку, дверь не закрыла, чтобы не хлопала, и пошла.
– Так. Сколько ты была на улице?
– От силы час.
– Что делала?
– Просто ходила, думала. Потом решила позвонить вам. Вот.
– Кать, ты понимаешь, что я должен позвонить сейчас твоей маме, да? Если она решилась на такой шаг, значит, она сейчас в очень плохом состоянии.
– Ну звоните. Только она знает уже. Я же сказала. Она сейчас, наверное, сама вам позвонит… Но вообще мы договорились, что приду не позже трех. А сейчас сколько?
– Двенадцать часов.
– Ну вот. Часа два у нас есть. Успеете?
– Что успею?
– Не знаю, что. Что вы хотите успеть?
– Я ничего не хочу успеть. Я хочу понять, что у нас происходит.
– Господи, ну вот опять… Опять…
Она низко наклонила голову. Положила лоб на сжатые кулаки. Пальцы были еще очень красные от холода. Значит, гуляла долго. Замерзла как цуцик. Не врет.
– Ладно, – сказал Лева. – Если ты не врешь и мать тебя не ищет, значит, можно поговорить спокойно. Давай попьем чаю, и ты мне все-таки кое-что расскажешь.
– О чем? – она подняла глаза. – О нашем скандале?
– Не только. Кать, мы с тобой много говорили в прошлый раз, и мне многое вроде бы стало понятно. Ну, наверное, почти все. Но сейчас ты сказала одну вещь, которая меня, честно говоря, ошарашила.
– Какую?
– Ну… извини, должен повторить твои слова. О каком, как ты сказала, блядстве может идти речь? Я что-то не понимаю этой темы. По отношению к тебе… Что мама имела в виду, если она это действительно сказала?
– А… Сейчас попробую вам объяснить. Вы там что-то про чай говорили, кажется?
Лева встал, достал чайник, пришлось его сначала отмыть, заварил, поставил чашку, налил, даже обнаружил в буфете какие-то сушки, она захрустела и сделал шумный глоток, как показалось Леве, с явным облегчением и удовольствием.
Во время всех этих манипуляций он обнаружил, что у него слегка дрожат руки. Он плохо разбирал предметы – где чайник, где ложка.
– Ну так что? – спросил он, налив себе чаю и стараясь как-то успокоиться, не выдать волнения.
– Ну что вы так разволновались? – вдруг спокойно спросила она. – Да все будет в порядке. Я же сказала: я просто испугалась. Немножко. И потом… мне просто надоело дома сидеть. Вот и все. Сейчас я приду в себя, позвоню маме и пойду. Не бойтесь, ничего не будет. Блядство – это фигуральное выражение. Метафора. Мама вообще так не говорила, это я так называю. Я сижу у них на шее, я всем создаю проблемы – маме, отцу, вам, я плохая девочка. Вот и все. Плохая девочка, но не в том смысле, в каком обычно говорят. Понятно?
– Не очень. Если честно, совсем не понятно. Откуда вдруг такая самооценка? А то, что ты мне говорила раньше, – это что же, игра, спектакль?
– Нет, не спектакль, – прошептала она и опять наклонила голову вниз, к рукам. – Я его правда вижу. Я и сейчас его вижу. Понимаете? Он где-то здесь, он рядом. Он никому не мешает. Ни вам, ни мне. Просто я прошлась по улице, там люди, машины. И я подумала – ну почему я должна все время
– Послушай… – сказал Лева. Ему очень портила настроение дрожь в руках, тремор, который все никак не проходил. – Послушай меня внимательно. Я больше не хочу об этом говорить. Я больше не хочу говорить… о нем. Его нет. Понимаешь? Его просто нет. Ни здесь, ни там, ни в твоей голове, нигде. Это совершенно другая история. Вспомни, что ты мне говорила в прошлый раз, вспомни, пожалуйста.
– Что значит «нет»? – вдруг вскочила она. – Откуда вы знаете? Откуда вы вообще можете что-то знать? Что вы там себе придумали? Что я ваша собственность? Что вы можете мной управлять?
– Кать… – он тоже встал и взял ее за руку. – Подожди. Сядь. Давай поговорим спокойно.
– Да не трогайте вы меня! – она выдернула руку. – Пошляк.
– Кто? – удивился Лева. Руку как обожгло. Ощущение было крайне неприятное, хотелось ее спрятать куда-то, руку, опустить под холодную воду. От Кати словно било током.
– Вы! Вы пошляк! Думаете, я не вижу? Думаете я не знаю, что у вас на уме?
^Что?
«Черт, ну что же с руками», – успел подумать Лева.
– То самое! Откуда все эти разговоры про мою девственность? Эти допросы? Откуда? Старый козел!
Она взяла чашку и вдруг швырнула в него.
Он успел увернуться и сделать два шага вперед – инстинктивно, чтобы как-то удержать, избежать дальнейшего…
Она попятилась и упала, споткнулась о порожек.
– Блядь!
Он нагнулся:
– Господи, да что с тобой? Тебе плохо?
– Отстаньте от меня! Позвоните маме! Сейчас!
Оба тяжело дышали.
И оба, похоже, от страха.
– Кать, встань, пожалуйста, – попросил он, глядя сверху вниз, внимательно наблюдая за каждым ее движением. Оказалось, что кроме очень плохих вариантов бывают и совсем плохие.
– Конечно, я позвоню. Я сейчас же позвоню. Только успокойся. Встань, умойся, нет, не в ванной, здесь. Сейчас мы вместе позвоним Елене Петровне. Дай руку.
Неожиданно она очень больно ударила его ногой под коленку. Он упал, просто рухнул рядом с ней, задев ее голову локтем.
Она по-кошачьи быстро встала на четвереньки и поползла в комнату.
