года в битве за Кремону, когда он во главе отряда легкой конницы Его Преосвященства преследовал неприятеля, ему выстрелом из карабина раздробило челюсть. Так что Куртиль лгал, когда саркастически насмехался над его храбростью.
Пока два бывших мушкетера, не вынимая ногу из стремени, скакали по всей стране, в Париже резко изменился политический климат. Ненависть к Мазарини достигла предела. Ему ставили в вину ведение бесполезной войны с Испанией и Империей и растрату общественных денег. Взбунтовались органы управления. Приказ об аресте троих членов Парламента[43], Шартона, Бланмениля и Брусселя, привел 26 августа 1648 года к выступлению Фронды. Известны этапы этого восстания: день баррикад, затем освобождение главарей из тюрьмы, бегство короля, королевы и кардинала в Сен-Жермен в ночь с 5 на 6 января 1649 года, интриги в Париже кардинала де Реца и герцога де Бофора, высокомерное поведение Парламента, который вместо того, чтобы удалиться в Монтаржи, как ему было приказано королевой-регентшей, поднял знамя восстания, произвел аресты, вооружил войска, искал союза с врагами-испанцами...
Число врагов кардинала росло с каждым днем. Большая часть крупной провинциальной аристократии, обузданной Ришелье, но все еще самодовольно лелеявшей свои феодальные предрассудки, подняла голову, полная решимости восстановить свои забытые права.
Что касается д'Артаньяна, агента кардинала, то он по-прежнему лез из кожи вон, постоянно исполняя то одну миссию, то другую. Почему он проявлял такую упорную преданность стороне, которая, казалось, вот-вот падет, хотя ему было легко встать в ряды сторонников Конде или своих друзей, так называемых «мелких хозяев»? Многие из его бывших товарищей по гвардии и мушкетерскому полку без колебаний отважились на этот шаг. Фронда, ценившая тех, кто мог бешено скакать верхом и наносить верные удары шпагой, была сильным искушением. Какие приключения в стиле Дон Кихота, должно быть, сулили всем этим полным геройского духа храбрым капитанам партии, возглавляемой столь славными именами, как Конде, Конти, Рец, д'Эльбеф, Лонгвиль, Шеврез, Монбазон, Мадемуазель[44] или Бофор! О, сколь упоительна такая активная жизнь!
Конечно, обычный герой романа, чрезвычайно храбрый и отважный, в таких ситуациях не сомневается! Он отправляется в путь с пустым желудком и глазами, сияющими надеждой, со своей длинной шпагой, которая бьет его по икрам, Подобно капитану Фракассу, он отправляется в путь на поиски химерического идеала. Проткнув шпагой предателей, рубя направо и налево своих врагов, он побеждает, он празднует триумф, избежав самых опасных ловушек... Значительная часть нашей романтической литературы жила на этих рассказах плаща и шпаги и питалась мифом о симпатичном скитальце-шевалье или об отважном жестоком воине, высокомерном и великолепном... На деле такой тип человека, конечно, существовал. Смутные периоды, как, например, первая половина XVII века, стоявшая на полпути между религиозными войнами и административной и военной перестройкой государства в Новое время, — такие периоды особенно способствовали появлению людей подобного типа. Необходимо, однако, подчеркнуть, что литература отводит им место в веке Людовика XIV, то есть именно в том периоде, когда этот тип уже исчезал.
Д'Артаньян — Куртиль и Дюма прекрасно это понимали — не относился к такому типу людей. Он всегда оставался человеком, упорным в своей преданности королеве, ненавидимому всеми кардиналу и пошатнувшейся монархии, короче говоря, всему тому, что стоило не меньше, чем вся слава буйных и неудержимых героев Фронды.
Зимой 1649 года восставшие парижане, вооруженные буржуа и возгордившиеся лавочники поуспокоились и заперлись в своих домах. Казалось, ситуация нормализовалась. Именно тогда Мазарини совершил самую грубую ошибку за весь период своего министерства. Он приказал арестовать троих принцев: Конде, Конти и Лонгвиля. Известие об этом моментально спровоцировало восстания в провинциях. Романтичная герцогиня де Лонгвиль забаррикадировалась в Нормандии. Сам Тюренн, мудрый и многоопытный победитель при Нордлингене[45], пустился на поиски приключений ради прекрасных глаз герцогини и закрепился в Стенэ. Бордо вооружился. В Нормандии демонстрировал свою силу граф Таванн.
На этот раз Мазарини, как и д'Артаньяну, выпутаться было нелегко. Пришлось срочно скакать в Нормандию, затем — в Бургундию. Повсюду присутствие юного короля подле кардинала-министра производило желаемое впечатление. Оказавшись в изоляции, восставшие были разбиты при Бельгарде, а Дижон оказал хороший прием регулярной армии графа д'Аркура. Следовало еще отнять Бордо у своенравной и экстравагантной Клер-Клеманс де Мейе-Брезе, супруги Великого Конде. 23 июня 1650 года, находясь в Либурне, король потребовал, чтобы присяжные и жители Сен-Жан-де-Люз и Сибурна срочно прислали свои рыбачьи лодки и военные суда для проведения операций против Бордо:
«Мы поручили г-ну д'Артаньяну довести до вашего сведения суть наших намерений и пишем вам это письмо по совету регентствующей королевы, нашей высокочтимой государыни и матери, дабы подтвердить, что вы должны с полным доверием отнестись к тому, что он вам скажет от нашего имени (...), во всем остальном мы полагаемся на непосредственный рассказ означенного г-на д'Артаньяна, который более подробно сможет убедить вас в том, какую признательность мы будем питать к вам за службу, которую вы нам окажете».
Вопреки тому, что можно было бы подумать, в этом письме имеется в виду вовсе не наш д'Артаньян, а его дядя по материнской линии Анри де Монтескью д'Артаньян, лейтенант короля по управлению Байонной. Документ, подписанный его именем и сохранившийся в архивах этого города, действительно подтверждает, что «в месяце июле или августе 1650 года, в то время, когда король находился в Ли-бурне, направляясь к городу Бордо, эшевены[46] и присяжные Байонны по приказу короля послали несколько пушек и снарядили для боя два фрегата и 10 рыбачьих судов, на каждом из которых находилось 25-30 человек».
Возможно, дядя и племянник повстречались под стенами Бордо. В любом случае, в сентябре, когда осада затянулась, д'Артаньян — уже наш д'Артаньян — исполнял обязанности курьера между Мазарини и вернувшимся в столицу двором.
Кардинал написал 6 сентября Гюгу де Лионну, главному секретарю королевы: «Я посылаю д'Артаньяна ко двору, дабы получить сведения о здоровье Их Величеств. Кроме того, он сможет более подробно рассказать обо всем, что здесь происходит».
Де Лионн ответил: «Г-н д'Артаньян вручил мне вчера в Два часа вечера два письма, которыми Вашему Преосвященству было угодно оказать мне честь...»
Казалось, королевская армия вновь начала брать верх над противниками. Но тут неожиданно ужесточилось положение на Востоке. Тюренн, проявив полную непоследовательность, в которой ему пришлось позже горько раскаяться, сдал Ретель испанцам. Маршал Дюплесси-Прален был срочно послан туда, чтобы осадить занятый противником город. 1 декабря Мазарини выехал к своей армии в сопровождении верного «Артеньяна». Спустя несколько дней Ретель сдался. Тогда победоносные войска бросились в погоню за восставшим Тюренном и разбили его войско 15 декабря. Это была блистательная победа. Кардинал, страдавший в это время от жестокого приступа подагры, неподвижно лежал в доме капитана гвардии г-на де Праделя. Не имея возможности лично поздравить маршала Дюплесси, находившегося в деревне Сомпюи, он послал туда д'Артаньяна, который в тот же день вернулся со списком пленных.
Итак, Ретель был взят. В свою очередь пал и Шато-Порсьен. Однако продолжать этот победный марш оказалось невозможным, поскольку, по мере того как провинции стали успокаиваться, Мазарини окончательно убедился в том, что власть ускользает из его рук в столице, 20 января 1651 года президент Парламента Матье Моле выступил с суровой обвинительной речью против кардинала. Гастон Орлеанский отказался участвовать в заседаниях Королевского совета, пока итальянец не уберется за границу. Наконец, Парламент потребовал освобождения арестованных принцев и немедленного изгнания Мазарини. Это была вынужденная уступка, на которую королева не могла не пойти.
В лагере сторонников опального министра началась паника. Все чувствовали, что окончательно проиграли. Многие начали осторожно отходить в сторону. Другие, как, например, д'Артаньян, связав свою судьбу с кардиналом, оставались рядом с ним. Следовало смириться с неизбежным. Но — уступить? Ни за
