У жены была пластинка Елены Веровой. Древняя такая пластинка, вся зацарапанная. Было время, мы частенько слушали ее на табельном проигрывателе «Рапсодия», который мне выдали для мордухвоса (морально-духовного воспитания солдат).
Солдат воспитывать было бесполезно, они бегали в самоволку, пили водку, без контрацепции дружили с девчатами и смертным боем лупили узбеков с базара, которые имели наглость посягать на их вотчину — общагу педучилища. Я получал выговора за отвратный полиморсос (политико-моральное состояние), но проигрыватель в роту так и не отдал — дома он был нужнее, поскольку за неимением средств моя семья в тот период не имела никакой другой развлекательной техники. Видимо, я был плохим офицером, потому что сомнительный лозунг «Прежде думай о Родине, а потом о себе!» мне всегда нравился гораздо меньше, чем проверенное «...своя рубашка ближе к телу...».
В лозунге не было конкретики. Надо было указать, о чьей именно родине следует думать. Вдруг имелась в виду родина Джорджа Вашингтона или товарища Лумумбы? А про рубашку все понятно, она — своя...
В общем, утро двенадцатого сентября было как в том красивом романсе. Кругом туман, нивы эти самые, частично минированные всеми кому не лень. Только без снега. Какой тут снег, сентябрь на дворе...
Мы с Васей поменяли Глебыча с лейтенантом Серегой вчера, как только стало темнеть. Выдвигались по одному лишь Васе известным тропкам, в сумерках я тут потерялся бы в два счета. Вася уложил меня на позицию, проводил предыдущую пару к «бардаку» и неслышно вернулся — как призрак возник из мрака. Я, хоть и крутил головой во все стороны и слушал во все уши, таки не заметил его приближения. Лежу, бояться устал уже — с час прошло, не меньше, заскучал... Вдруг сзади:
— Гхм...
Подпрыгнул от неожиданности, обернулся, смотрю — сидит на краю окопа, ногой болтает. Я от такой дрянной шутки на мгновение даже дар речи утратил.
— Не заметил?
— Ну ты... Ты просто моральный урод, Василий! Разве можно так людей пугать?
— Значит, пока годен еще. Не потерял квалификацию...
Страшный человек наш Васятка. Если мальчугана вышибут из армии за скверное поведение и начнет он от безысходности промышлять на гражданке тем, к чему привык за последние десять лет... Можно лишь горячо посочувствовать цивильным ребятам, на которых он будет охотиться. Тут ни секьюрити не помогут, ни самые передовые системы охраны...
В подобном мероприятии я участвовал впервые. В рейды ходить и в засадах сидеть доводилось, но это были войсковые операции с кучей народу, отработанным взаимодействием и соответствующим обеспечением. А вот так, вдали от подразделения, без прикрытия, вдвоем на вражьей территории, — не приходилось. Чувствовал я себя подлодкой в автономном плаванье. Всплывешь не там, где надо, — моментом засекут, и экстренное погружение не поможет, забросают глубинными бомбами!
— Ты ночью бодрствуешь, я — днем, — поделил смены Вася. — Хорошей охоты...
И полез в спальник, устраиваться на ночлег.
— Это почему так? — возмутился я. — Я в этом деле чайник, а ночь — самое опасное время!
— Самое опасное время — день. Если днем не засветился, ночь — самое зашибись время, — возразил Вася. — Никто тебя не заметит ночью. А ты, чайник, блин, все равно заснуть не сможешь. Вот и бодрствуй. Только НСПУ не тронь.
— Я, между прочим, не первый год в армии, — слегка обиделся я. — Меня этим вашим НСПУ еще в училище пользоваться научили. Чтобы не было зеленого отсвета, надо сначала прижать к глазу, потому включать...
— Не хочешь, чтобы засекли, — не тронь. — Вася был непреклонен. — Все время об этом думать не будешь. Сосредоточишься на обстановке, отвлечешься — и на тебе, зелень на щеке. В принципе и так видно, если как следует приглядеться, и приборов не надо.
— Это, может, тебе видно! Ты посмотри, темень кругом, как у негра где!
— Хм... Ну ты сказанул — у негра. Бывало и понегрее, это еще не та темень! А не видно — слушай лучше. Уши в порядке?
— В порядке.
— Ну и зашибись. Хорошей охоты...
И в самом деле — не заснул я. Было мне, братцы, зябко, жутко и морочно. Ночь холодная, сырая, до костей пробирает — Вася-то в спальнике, ему хорошо... Не видать ни фига, темень — хоть глаз выколи. Ночные птицы зловеще кричат, где-то совсем вдалеке какие-то дикие животные воют — злобно так, душераздирающе... В селе огоньки вспыхивают, перемещаются, загадочно, многообещающе... По какому поводу, спрашивается, вспыхивают, чего перемещаются?! Не по нашу ли душу? Кругом какие-то шорохи, шуршанье, все казалось мне, что ползет кто-то прямо к нам... В общем, как волосы дыбом встали в самом начале смены, так до самого утра и торчали.
А Вася, гаденыш, свернулся калачиком в спальнике и уже спустя пять минут этак уютно засопел. Он у нас не храпит, но, когда погружается в фазу глубокого сна, начинает тихонько сопеть, как обожравшийся хомяк. Я несколько раз, как совсем муторно на душе становилось, тихонько толкал его.
— Отвали! — бормотал бесшабашный разведчик сонным голосом. — Дай поспать, не мешай...
Под утро, часов в пять, Вася самостоятельно проснулся и скомандовал:
— Собирайся потихоньку, переезжаем.
— Куда? Зачем?
— Надо. Рядом тут.
— Не вижу смысла. Тут все отлично оборудовано, замаскировано, обжито... Пришли мы незаметно, никто нас не засек. Чего тебе еще надо?
— Мы — незаметно, — согласился Вася, продолжая сворачивать спальник. — Но до нас тут сидели другие. Как они себя вели здесь, мы не знаем. И вообще, нельзя так долго торчать на одном месте. Это... это просто неприлично! Надо уважать врага. Давай, собирайся, надо до свету успеть...
Я не стал спорить — Вася разведчик, ему виднее. Собрались мы, увязали вещмешки, сняли масксеть и поползли. «Переехали» метров на двести влево и чуть ниже — Вася заранее позицию приглядел. С полчаса поработали лопатками, там небольшая котловина была, но требовалось чуть дооборудовать. Натянули сеть, срезали несколько веток в кустах — бойницы проделали для лучшего обзора.
— Я отползу, как светать начнет — посмотрю, — сказал Вася, выбираясь из нашего убежища. — Ты не скучай тут.
Через полчаса начало светать. Вася приполз, опять по-армянски, сзади.
— Я тебя заметил, — мстительно сообщил я. — Шуршал.
— А я и не прятался. — Вася ухмыльнулся. — Пока туман, не видно ничего. Нормально замаскировались. Жить можно...
Мы не спеша позавтракали сухпаем, и Вася предложил мне укладываться спать. Теперь его смена. Я в спальник влез, но заснуть так и не смог. Ночные страхи остались позади, но теперь казалось мне, что мы тут как на ладони и все нас видят.
Вася был спокоен, как будто дома, на тахте лежал и телевизор смотрел. Достал бинокль, приспособил самопальную бленду из голенища кирзового сапога и принялся этак с ленцой наблюдать за окрестностями. Интересно, почему наши спецы все делают сами? Сколько с ними вожусь, все — сами. Стволы тряпьем мотают, на форму дополнительные лоскуты и лохмотья пришивают, чтобы на пузе ползать было сподручнее и на кочку походить издалека; зеркала какие-то мастырят, чтобы из-за угла глядеть; бленды из сапога убитого товарища режут и так далее... Видимо, те, кто выпускает экипировку для них, сами никогда в рейды не ходили. А додуматься, чтобы сделать как надо, — ума не хватает. Уроды, одним словом...
