мошенником и настораживаются при виде тебя — и свои, и чужие.
— Охотно верю. Только мир этот не мною придуман.
— Кто его придумал, я не знаю, но вы ведь тоже частица этого мира. Вот послушайте!
Грейс хватает меня за руку и снова останавливается, вслушиваясь в нарастающий гул самолета.
— Слышите? Кружат, таятся, подкарауливают… И в небе, и на земле, и даже у себя в постели… В этом вся их жизнь, смысл всей их жизни…
— А это не просто пустая забава, — возражаю я, потихоньку высвобождая руку. — Решается судьба человечества.
— Да, да, понимаю: и каждый трубит, что именно он спасает человечество. Только не кажется ли вам, что чем шире развертываются спасательные операции, тем больше шансов у человечества взлететь на воздух?
— Похоже, что работа у Сеймура действует на вас губительно, — замечаю я. — Социология, не говоря уже обо всем остальном, толкает вас в трясину пессимизма. Подыщите себе что-нибудь более спокойное.
— На более спокойных местах обычно хуже платят, — поясняет Грейс. — И потом, ненамного они спокойнее. В сущности, Уильям вытащил меня из такого более спокойного места, я должна быть ему благодарна за это…
— Но получается наоборот.
— Выходит, так.
— А вам нечего горевать, не вы одна такая. Человек — неблагодарное животное.
— Сеймур нашел меня в одной экспортной конторе, где я была второразрядной стенографисткой.
— Сеймур занимался экспортом? Экспортом социологии, конечно.
— Он проявил ко мне интерес, но я его отвадила, так как понятия не имела, что он собой представляет, и, может быть, именно потому, что я его отвадила, его интерес ко мне возрос, он взял меня к себе, и я стала получать в три раза больше, чем на старом месте, не говоря уже о разных поездках и обо всем прочем.
Мы сворачиваем на небольшую улицу, где находится отель Грейс. Шум самолета давно заглох где-то далеко над морем, и в глухой ночи раздаются лишь наши неторопливые шаги.
— Вы совсем неплохо устроились, — нарушаю идиллическую тишину. — Не понимаю, чего вам еще надо?
— Не понимаете? Вы способны читать лекции о дружбе и тем не менее не в состоянии понять простых вещей.
— Но ведь у вас приятель что надо. Умен, смел, богат и, как сегодня выяснилось, прекрасного телосложения…
— Вы правы, — кивает женщина как бы сама себе. — Вы и в самом деле ничего не понимаете…
Кафе-кондитерская небольшая, но в ней есть все, что мне в данный момент нужно, — «эспрессо», богатый ассортимент шоколадных конфет и добродушная хозяйка с пухленьким личиком. Поэтому, проинспектировав добрый десяток подобных заведений, я захожу именно сюда.
В это раннее воскресное утро я тут единственный посетитель и, вероятно, еще долго буду оставаться в единственном числе. Зато можно выпить кофе и неторопливо изучить полки с красочными коробками конфет, перевязанными ленточками.
— Я бы хотел послать в подарок коробку хороших конфет, — говорю, подойдя к стойке.
— Понимаете, сегодня воскресенье… — нерешительно отвечает женщина на английском, который ничуть не лучше моего.
— Верно. Но у человека, которому я хочу сделать подарок, именно сегодня день рождения.
Хозяйка кладет тряпку, которой вытирала кофеварку, и кричит в соседнее помещение:
— Эрик!
Потом добавляет:
— Я своего малого пошлю. Какие вам конфеты?
— Что-нибудь очень хорошее.
Оттого что конфеты потребовались очень хорошие, женщина становится сговорчивее. Она снимает с полки три-четыре большие коробки и начинает рассказывать о достоинствах каждого лакомства в отдельности. В этот момент в кондитерскую врывается «малый». Это разбитной двенадцатилетний сорванец со вздернутым носом. Выбрав коробку дорогих конфет, я сообщаю курьеру-практиканту самые необходимые данные:
— Господину Тодорову, Нерезегаде, тридцать пять. Не знаю точно, на каком этаже, потому что он там поселился недавно, но квартиру вы сами найдете.
— Найду, не беспокойтесь, господин, — отвечает курьер-практикант с уверенностью, которая меня радует.
Как гласит моя поговорка, «День без Сеймура — потерянный день». Но в последнее время в моем календаре таких потерянных дней не бывает. Даже в воскресенье, которое по христианскому обычаю считается днем отдыха, Уильям пригласил меня после обеда к нему в гости.
Чтобы отомстить за эту любезность и пораньше ретироваться, я являюсь к нему уже в два часа. Только моя надежда нарушить послеобеденный отдых американца не оправдалась. Открыв мне, незнакомый слуга провожает меня в столовую, обставленную редкой, старинной мебелью, о существовании которой в этой большой и унылой квартире я даже не подозревал. Грейс и Сеймур еще за столом, только что подан кофе.
— О, вы как раз вовремя! — радушно встречает меня хозяин. И обращается к слуге: — Питер, принесите еще кофе и коньяку.
Сажусь за стол, за которым могла бы разместиться еще добрая дюжина людей, и тут же включаюсь в общее молчание. Меня лично молчание никогда не гнетет, особенно если у меня перед глазами такие шедевры, как висящие на стенах столовой натюрморты голландских мастеров: дичь, виноград, персики, апельсины.
— Кулинарная живопись… Гастрономическая лирика… — бормочет Сеймур, заметив мой интерес к картинам.
— Мифы алчущего желудка, — добавляю я.
— Совершенно верно. Поскольку буржуа не может постоянно набивать свою утробу, он это делает визуально. Убитый заяц и бифштекс превращаются в эстетический феномен.
Бесшумно возникает Питер с серебряным подносом и ставит передо мной кофейник и бутылку «Энеси». Его мрачный вид и бесстрастный, словно лишенный жизни взгляд прекрасно гармонируют с окружающей обстановкой.
Обряд кофепития завершается в полном молчании: каждый занят своими мыслями либо старается разгадать мысли других. Грейс и сейчас в своем ослепительном летнем туалете, но держится очень официально.
— Этот стол такой широкий, что, сидя за ним, разговаривать можно только по телефону, — бросает Сеймур. — Давайте-ка лучше перейдем вон туда, а?
После короткой групповой экскурсии из комнаты в комнату мы попадаем в библиотеку. Тут же снова возникает Питер с подносом, ставит на столик бутылки, ведерко со льдом, содовую воду и удаляется. Грейс хочет последовать за ним, но в этот момент Сеймур берет лежащий в кресле том в кожаном переплете и спрашивает у нее:
— Откуда вы вытащили эту книгу?
— Это я ее вытащил, — говорю.
Грейс уходит, а Сеймур не спеша перелистывает книгу.
— «Опасные связи»… Вы для меня ее приготовили или для Грейс? — усмехается он и бросает книгу на диван.
