шестого сентября, ранним утром, мы на всех парах двинулись в путь — я, Гораноф и Ганеф.
Мне пришлось категорически предупредить своих спутников, чтобы они не брали с собой ничего, кроме ручного багажа, поскольку провиант и горючее заняли очень много места, и Ганеф действительно захватил лишь маленький чемоданчик с бельем и тоненький портфель. У Горанофа же оказалось два чемоданчика, и один из них был настолько тяжел, что не открывая можно было догадаться, чем он наполнен. Конечно, Горанофа можно было понять: уезжая в неизвестность, может быть, навсегда, человек берет с собой самое ценное. Но во время долгой езды и в бесконечных разговорах от скуки и мелких неудобств Ганеф постоянно шутил по поводу чемоданчика Горанофа, предлагал выбросить его по дороге, чтобы облегчить машину, а Гораноф, естественно, отвечал, что разумный человек не станет отправляться в путь без движимого имущества, но на это следовало возражение Ганефа, что вовсе не обязательно, чтоб движимое имущество состояло из слитков золота, и что по-настоящему разумный человек предпочитает обеспечить себя такими вещами, стоимость которых не прямо пропорциональна их весу, — к примеру, вот в этом тоненьком портфелишке лежат бумаги дороже любого золота.
Наша первейшая и самая трудная задача состояла в том, чтобы благополучно пересечь неспокойные области Югославии, где полными хозяевами были партизаны, и если нам в конце концов это удалось, то вовсе не потому, что мы такие стратеги: нам просто повезло. В долгой дороге люди лучше узнают друг друга, чем в долгой попойке, и я должен признать, что Ганеф оказался куда симпатичнее Горанофа, который никак не мог расстаться со своими барскими привычками, и, если требовалось подыскать подходящее место для ночлега или раздобыть зелени, этим должны были заниматься мы с Ганефом, а он, важная персона, отсиживался в это время в «опеле», боясь растрясти свое брюшко, — словом, мы были для него чем-то вроде денщиков, и только в силу того, что Ганефу по его милости было предоставлено место в машине, а мне он сулил какое-то там вознаграждение.
Вероятно, поэтому между мною и Ганефом установилось нечто вроде дружбы, особенно когда мы въехали в Австрию, где Гораноф окончательно пришел в себя и до такой степени обнаглел, что стал обращаться с нами как со своими слугами: ведь пачки немецких денег находились у него, а не у нас.
Именно тогда возникла идея выпотрошить эту жирную рыбу в удобный момент, выпотрошить, разумеется, не в буквальном, а в переносном смысле слова, и вообще не истолковывайте мои слова неверно и учтите: я доверяю вам эти сведения вовсе не потому, что питаю к вам какое-то особое доверие, а просто из соображения, что мы сейчас — один на один и мои слова вы при всем желании не сможете использовать против меня.
Для обоих болгар война уже закончилась, и они это знали, так как еще в Вене нам стало известно о вступлении русских в Болгарию. Оба они помышляли перебраться в Швейцарию, а я решил не увлекаться эмигрантским авантюризмом и уже в Брегенце явиться в комендатуру; впрочем, авантюризм мне всегда был чужд. Дороги наши должны были разойтись, но перед тем, как им разойтись, нам, порядочным торговцам, приличествовало все-таки свести счеты.
Однажды, когда мы в полуденную пору ехали по довольно пустынной горной дороге, где-то между Блуденцем и Фельдкирхеном, если вам знакомы те места, я свернул с проезжей части в какой-то лесок.
— В чем дело? Почему мы останавливаемся? — вздрогнул Гораноф, очнувшись от дремоты.
— Кончился бензин, — ответил я, и это была правда, хотя мои спутники об этом не подозревали.
— Почему же вы раньше не сказали? — рассердился Гораноф. — К вечеру мы должны быть в Брегенце…
— Попробуем остановить какой-нибудь военный грузовик, — успокаиваю я его. — Деньги у нас есть. И раз уж речь зашла о деньгах, не пришло ли время свести счеты, пользуясь остановкой?
— В Брегенце, — ответил Гораноф. — На последней остановке.
— Нет, здесь! — подал голос Ганеф.
— А вы помалкивайте. Вам я ничем не обязан, — осадил его Гораноф.
— Вы мне обязаны своей жизнью. И сейчас самое время покончить с долгами. Потому что для вас последняя остановка здесь! — отрубил жандарм. — Ну-ка, вылезай!
— Опомнитесь! Что вы замышляете? — воскликнул Гораноф.
— Ничего особенного. Просто сейчас мы будем делиться, — заявил Ганеф, пистолетом помогая Горанофу вылезти из машины. — Я, как вы знаете, не любитель связывать руки громоздким багажом. Тяжелым тоже. И готов довольствоваться брильянтами. Поживей!
Они стояли друг против друга посреди поляны, рядом с машиной, и Гораноф уже был в паническом состоянии, но, несмотря на это, не обнаруживал склонности расстаться со своим сокровищем, а брильянты, о которых я тогда услышал впервые, были настоящим сокровищем — не случайно Ганеф решил довольствоваться только им; Гораноф начал скулить и, окончательно одурев от страха, пригрозил, что закричит, а тот ему в ответ: «Кричи на здоровье, здесь прекрасное эхо»; в конце концов, когда жандарм направил пистолет ему в живот, Гораноф сунул руку во внутренний карман и вынул плоскую черную коробочку, чтобы откупиться, только откупиться ему не удалось, потому что, взяв коробочку, Ганеф тут же всадил ему в грудь две пули, а тот все продолжать стоять с разинутым ртом, потом вдруг упал.
— Зачем вы его убили? — возмутился я не на шутку — Мы так не договаривались.
— Я был готов убить его сразу, — ответил Ганеф. — Только боялся повредить брильянты. Откуда я мог знать, где они у него хранятся?
— Вы все испортили. В моей стране еще существуют законы.
— Ваша страна так же обанкротилась, как и моя, поэтому зря вы печетесь о соблюдении законов, — заявил Ганеф. — Я всю свою жизнь охранял законы и вот до чего докатился. Давайте лучше покончим с остальным и поедем дальше.
— То есть как с остальным? — возразил я, заняв позицию позади машины. — Вы взяли свою часть?
— Верно, взял, — ответил Ганеф. — И у меня нет желания таскаться с тяжестями, даже если это золото. Но согласитесь, не могу же я расходовать брильянты. Мы должны хотя бы доллары поделить между собой.
Тут он попробовал сунуться в кузов, но я его одернул, держа в руке «вальтер»:
— Марш отсюда, пока не поздно!
Но тут этот подонок выстрелил сквозь стекло машины и попал мне прямо в руку, в которой был пистолет. Пистолет я, конечно, выронил, и хорошо, что выронил, потому что, как раз когда я нагнулся его поднять, Ганеф выпустил в мою сторону весь магазин.
Я лежал затаившись возле машины, держа оружие в левой руке — не знаю, как вы владеете левой, а я даже в носу не способен ею поковырять, не то что попасть во что-нибудь с расстояния, — и только я собрался было выглянуть из-под «опеля», чтобы установить, где Ганеф, как над мотором заполыхало пламя. Этот негодяй решил сжечь машину, а заодно и меня и, прежде чем исчезнуть, что-то сыпанул в нее, так что мне пришлось отползти в ближайший кустарник и затаиться в укрытии.
«Опель», не успев разгореться, тут же погас: бензина в нем не было, — так что я в конце концов вылез из своего убежища к возвратился к месту происшествия, чтобы убедиться, что этот подлец исчез бесследно вместе с чемоданчиком, хотя до этого с таким презрением относился к тяжелому багажу. Наспех перевязав руку, я в последний раз осмотрел все, что было в машине, взял на память две-три безделушки и пошел к шоссе, надеясь, что появится военный грузовик.
Грузовик действительно появился, но только под вечер — в те времена в горной местности движение на дорогах было не столь оживленным.
Меня доставили в Фельдкирх, но что пользы? Я потерял слишком много времени, и Ганефа наверняка уже и след простыл. И потом, что я мог сделать, когда у меня была ранена рука? Вы скажете, мне ничего не мешало выдать его властям. Совершенно верно, и власти вполне могли застукать его где-нибудь, прежде чем он успел перейти границу. Все бы вытрясли из него: и золото, и брильянты, — а под конец и пулю, наверно, всадили бы ему. Но что я выиграл бы от всего этого?
Я человек не мстительный, поверьте, Лоран. Справедлив — да, справедлив, это безусловно. Но только не мстительный. Так что я решил приберечь это дело в своем личном архиве, чтобы при благоприятных условиях предъявить иск. Ясно, не правда ли?»
Бруннер проводит рукой по бритому темени, как бы проверяя, не слишком ли разгорячилась его
