становится зловещим.
8
— О, ваше объяснение с Флорой было довольно пылким, — как бы невзначай роняет Розмари, внимательно посмотрев на мое лицо.
— Ошибаетесь, — отвечаю ей. — Это не любовные контузии. — Опустившись в любимое кресло, я мечтательно вздыхаю. — Как бы мне хотелось, дорогая моя, по-настоящему рассчитывать на вас.
— Я полагаю, вы вполне можете на меня рассчитывать.
— Даже могу надеяться на чашку кофе?
— Мошенник, — бормочет Розмари, но все же неохотно встает. — Раз вам так хочется провести бессонную ночь…
Но отослать ее на кухню — всего лишь кратковременная отсрочка. Чуть позже Розмари вместе с кофе предлагает мне очередной вопрос:
— Теперь вы, надеюсь, скажете, что все это означает?
— Нападение. — Мне не терпится пропустить глоток животворной влаги.
— Со стороны кого?
— Понятия не имею, — отвечаю я почти чистосердечно, закуривая сигарету.
— И с какой целью?
— Мне кажется, о цели красноречиво говорят последствия.
— По-вашему, они хотели вас убить?
— Вероятно.
— Может быть, с целью ограбления?
— Одно связано с другим. Особенно если они втемяшили себе в голову, что мои карманы до отказа набиты брильянтами.
— Значит, вы считаете, нападение связано с тем, что происходит здесь вокруг?
— А с чем же еще? Мы, как-никак, находимся в Берне, а не в Чикаго.
— Вы уже начинаете цитировать Флору… до такой степени она вас охмурила, — не может не съязвить Розмари. Однако, не дождавшись ответа, переходит к более серьезным вещам: — Пьер, мне страшно.
— Если страшно, сматывайте удочки. Проще простого. Грабер, надо полагать, хранит ваше место.
Она молчит, как бы взвешивая мое предложение, потом заявляет уже иным тоном:
— Я не собираюсь сматывать удочки! И не отступлю перед этими…
— Перед кем?
— Да перед этими, что на вас напали… Впрочем, сколько их было?
— Целая ватага. Сперва было двое, потом стало четверо. И если бы я не усмирил их, они, наверно, так и продолжали бы удваиваться.
— Сколько бы их ни было, отступать я не намерена! — повторяет Розмари.
Мне по душе такие решительные создания. Даже если они иного пола.
Уже на следующий день слова подкрепляются делом моя квартирантка уведомляет меня, что после обеда Виолета приглашает нас на чашку чая.
— Подобные визиты на виду у всех соседей меня особенно не радуют, — кисло замечаю я. — Стоит ли так оголяться перед возможными наблюдателями?
— А почему бы и нет? — вызывающе возражает Розмари, словно передо мной не секретарша Грабера, а чемпионка по стриптизу. — Законы этой страны запрещают бандитские нападения, а не чай в полдник.
— О, законы!..
Естественно, вопреки моим лицемерным возражениям сразу после пяти мы располагаемся в знакомом мрачном холле, который теперь уже не кажется столь мрачным: здесь появились еще две настольные лампы с розовыми абажурами. Виолета в скромном батистовом платьице, таком же розовом, как абажуры, да еще в крохотный голубенький цветочек. Чтобы не разносить чай и лакомства каждому в отдельности, мы сидим за столом и мирно беседуем обо всем и ни о чем, как того требуют правила хорошего тона.
Так продолжалось до тех пор, пока Розмари не брякнула ни с того ни с сего:
— А вчера на нашего дорогого Пьера дважды напали бандиты, представляете?
— О! — восклицает Виолета, разинув рот от изумления. — Неужели правда?
— И дело не в том, что ему навешали фонарей, — продолжает моя квартирантка с той небрежностью, какая появляется, когда мы говорим о чужой беде. — Нас интересует, что за этим кроется. — Она переводит озабоченный взгляд на хозяйку и, понизив голос, добавляет: — Потому что, милая, нападения были совершены непосредственно после того, как вы с Пьером разговаривали в лесу!
— О, неужели? — снова восклицает Виолета, будучи, видимо, не в состоянии придумать что-нибудь другое. — Но мы же ни о чем таком не говорили, что…
— Не сомневаюсь, — спешит согласиться Розмари. — Но, как видно, те господа иного мнения…
— Какие господа? И что вам в конце концов от меня нужно? — вопрошает хозяйка, явно расстроенная.
— Может, лучше прекратим этот неприятный разговор и выберем тему полегче? — спрашиваю я.
— Но она же должна быть в курсе, Пьер! — возражает моя приятельница.
— В курсе чего? — обращается к ней не на шутку встревоженная Виолета.
— Того, что им не терпится как можно скорее убрать всех, кто вас окружает… всех, кто способен вас защитить. Зарезав этого милого Горанофа, расправившись с Пенефом, они способны завтра сделать то же самое с Пьером…
— Мерси, — киваю Розмари. — Вы меня просто окрыляете.
— Но это же правда, дорогой… И вчерашние покушения красноречиво подтверждают мои слова. А потом — чему удивляться? — наступит и моя очередь. Они хотят оставить вас в одиночестве, милое дитя, в полном одиночестве, а тогда уже заняться и вами…
— Но что им все-таки от меня нужно? — недоумевает милое дитя, которое, как я уже отмечал, едва ли моложе моей квартирантки.
— Вам лучше знать, — отвечает Розмари.
— Ничего я не знаю, уверяю вас!
— В таком, случае давайте опираться на предположения, — пожимает плечами моя приятельница. — Что может привлекать этих алчных типов, кроме ценностей — ну, скажем, золота или брильянтов… Да, если они и в самом деле учуяли брильянты… Тут, среди соседей, вроде бы поговаривали об этом, помните, Пьер?
— Да вроде ничего такого не было. — Я стараюсь дать понять Розмари, что она действует слишком грубо.
— Брильянты?.. Не припоминаю, чтобы отец когда-нибудь говорил о брильянтах.
— Имея брильянты, он мог и не говорить о них, — терпеливо, будто ребенку, объясняет моя квартирантка. — И потом, вы с ним так редко виделись… Вы же сами говорили, что виделись с ним редко? Следовательно, у вас не было возможности толком поговорить.
— Верно, — кивает Виолета. А потом задумчиво повторяет, как бы про себя: — Брильянты…
— Брильянты, — говорит ей Розмари. — А может, и кое-что другое в этом же роде.
— Вы давно лишились матери? — пробую я переменить тему, пока моя приятельница в своем нахальстве не предложила тут же артельно приступить к поискам.
— О, я почти не помню ее. Насколько я знаю, мы жили с ней в Базеле, а отец приезжал к нам очень редко. Потом, когда мне было всего три года, мать умерла, так по крайней мере рассказывал отец, но в
