Американец продолжает стоять, видимо не желая попусту мять свой костюм цвета зернистой икры, и, небрежно опершись на камин, терпеливо ждет. Он хорошо понимает, что я пожаловал к нему не только ради того, чтобы обменяться пленными, но старается дать мне понять, что спешить ему некуда. И я не спешу. Особенно пока мы находимся здесь, в этом здании, оснащенном ЦРУ. Я хочу сказать, снабженном подслушивающей аппаратурой.
— Не знаю, должен ли я благодарить вас за случившееся, или сейчас светским этикетом можно пренебречь, — тихо говорю я, вставая.
Во взгляде Бэнтона еле заметная тень удивления, и, поймав его, я делаю красноречивый жест в сторону двери, давайте, мол, выйдем Тень удивления в его карих глазах сменяется подобием насмешки, однако он кивает в знак согласия, и мы вместе идем к выходу.
— Надеюсь, вы не собираетесь выкинуть какой-нибудь глупый трюк, — как бы нехотя роняет американец, когда мы ступаем на асфальтовую аллею.
— Будьте спокойны, — отвечаю. — В таких делах вы монополисты. Мне просто хотелось удалиться от аппаратуры, которая, наверно, вас подслушивает. Потому что, если я не ошибаюсь, у вас это система: каждый подслушивает каждого.
— О нашей системе не беспокойтесь. Сейчас дело не в ней. Не верю, чтобы мы с вами заговорили о чем-нибудь таком, что не должно стать достоянием третьих лиц.
— Ошибаетесь, Бэнтон. И вы убедитесь в этом через несколько минут. В течение короткой прогулки по лесу. Если только вы не боитесь темноты.
Он не склонен отвечать на мое замечание, и мы медленно поднимаемся по аллее вверх. Конечно, тут не так темно, чтобы по спине бегали мурашки, — люминесцентные лампы, хотя интервалы между ними весьма значительны, довольно хорошо освещают наш путь.
— Вы счастливый человек, Лоран, — вдруг изрекает американец негромко.
— Это мне и другие говорили, но, к сожалению, без всяких оснований.
— Ваше счастье в том, что я вас учуял слишком поздно… Эти женщины отвлекли мое внимание, и я слишком поздно вас засек. Иначе вы уже давно были бы вне игры.
— А какая вам была бы выгода от этого? Только и всего, что лишили бы себя возможности сыграть партию в бридж, испортили бы наши милые вечера и не услышали бы предстоящего разговора. — И, понизив голос, продолжаю: — Я хочу обратиться к вам с одним предложением, Бэнтон. Но, прежде чем это сделать, я должен знать, что вас интересует — брильянты или досье?..
— Полный набор, — отвечает Ральф так же тихо и без малейшего промедления, словно давно ждал этого вопроса.
— Если бы я располагал полным набором, меня бы уже не было тут и разговор наш не состоялся бы. Да вам он и ни к чему, полный набор. Вам нужны камни.
— Лично мне — да! — подтверждает американец. — Но у меня есть начальство.
— Видите ли, Бэнтон, вы профессионал, и вам должно быть, ясно, что теперь, когда мы узнали, что к чему, досье особой ценности не представляют.
— Мне лично ясно. Но у меня есть начальство.
— Да перестаньте вы тыкать мне в нос своим начальством, — бормочу я с ноткой раздражения.
— Вы тоже профессионал, а, выходит, не понимаете простых вещей, — спокойно произносит мой собеседник. — После того как этот небольшой, но прекрасно организованный информационный центр зашатался до самого основания из-за необдуманных действий Горанофа, после того как Пенеф в свою очередь потерпел провал, после того как стало ясно, что самые различные силы из самых различных побуждений проникли в еще вчера хорошо законспирированный сектор, мое начальство, вполне естественно, настаивает на том, чтобы я хоть чем-то реабилитировал себя по службе. И для этой реабилитации мне потребуетесь вы. Вы лично, а не какая-нибудь мелкая сошка вроде этого вашего хиппи. И так как вы ничем другим не располагаете, вам придется заплатить своей жизнью.
Эти слова, хоть произнесенные без дешевой устрашающей интонации, звучат достаточно серьезно, но я пока не знаю, насколько они серьезны на самом деле и в какой мере Ральф старается — как и положено в начале всякого торга — внушить мне, чтобы я не слишком подчеркивал собственную ценность: чего, дескать, тебе куражиться, раз ты стоишь на пороге смерти.
Мы поднялись на самый верх пологого возвышения, по одну сторону которого, в низине, мирно спал район вилл, с множеством фонарей, отбрасывающих яркие косые лучи на густую листву деревьев, а по другую — темнел лес, освещенная просека которого тянется, словно глухой и пустынный коридор. Медленно шествуем по этому коридору до первой скамейки, той самой, на которой я как-то застал Виолету с плюшевым медвежонком на коленях.
— Мы можем сесть, — предлагаю я.
Ральф подозрительно смотрит на скамейку, брезгливо ощупывает пальцами сиденье, потом с трудом выдавливает:
— Почему бы и нет! Садитесь.
Я сажусь, а он продолжает торчать возле скамейки, боясь испачкать свой великолепный костюм цвета зернистой икры.
— Вы отлично понимаете, Бэнтон, что, отправив на тот свет одного или двоих вроде меня, вы себя ни в какой мере не реабилитируете. И как человек разумный, видимо, не сомневаетесь в том, что всякая показная реабилитация — пустое дело, а единственное, что достойно внимания, — это прибыль.
— Странный человек. Разве вы не слышали: у меня есть начальство. А вы знаете, что в такой системе, как наша, от этого зависит все.
— Ничего не зависит. Вы забираете брильянты и исчезаете.
— Не говорите глупостей, — отвечает он. Поставив на скамейку свой безупречно черный ботинок, он всматривается в него и вдруг, подняв на меня глаза, спрашивает:
— А у вас есть брильянты?
— Пока нет.
Американец смеется своим веселым смехом.
— Я так и предполагал.
— Не торопитесь предполагать. Уверен, что в самое ближайшее время я их непременно заполучу. И только для того, чтобы иметь удовольствие предложить их вам.
— Вероятно, это то же самое, что вы предложили Пенефу.
— Пенефу я ничего не предлагал.
— Неправда. Впрочем, это не имеет значения… И каким же образом вы собираетесь заполучить брильянты?
— Самым обыкновенным: забравшись в тайник.
— Надеюсь, это не тот тайник, где уже шарили все, кому не лень…
— Нет, конечно. Я не имею в виду сейф в холле Горанофа.
— А что вы имеете в виду?
— Нечто такое, о чем никто не подозревает. Никто, даже дочка Горанофа, которую ваш Кениг без конца осаждает своими хитроумными вопросами. Но согласитесь, открыть вам тайник — все равно что отдать вам брильянты. Да, я готов вам их отдать. Но не за гвозди Вам — брильянты, мне — досье.
— Это исключено, — вертит головой Бэнтон. — Мне — полный набор, а вам остальное. — И, желая внести ясность, он красноречивым жестом подносит руку к виску, как бы делая выстрел.
В общем, переговоры начинаются туго, и каждый предъявляет максимальные претензии, что совершенно естественно, потому что при таких сделках всегда надо драться за максимум, чтобы вырвать у партнера хоть что-то Наконец, устав от бесплодных пререканий, американец благоволит стать обеими ногами на твердую почву.
— Послушайте, Лоран: даже если вы действительно предложите мне эти воображаемые брильянты и я соглашусь ответить взаимностью, вам от этого радости мало — по той простой причине, что досье у меня нет.
— Вы хотите сказать, полного досье, — поправляю я его.
Он смотрит на меня несколько настороженно и кивает.
