– А ты запомнил имя этого таинственного египтолога? – спросил он.
– Реджинальд Рамсей. Выдумано для отмазки. Готов поклясться, она назвала первое попавшееся имя. – С наполненным до краев стаканом Генри вернулся к каминной полке, облокотился на нее и стал медленно пить, пряча глаза от наблюдавшего за ним Эллиота. – Он не произнес ни слова по-английски. Видел бы ты, какие злобные у него глаза! Говорю тебе – надо срочно принять меры.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Откуда мне знать, черт побери? Поймать проклятую тварь, вот что!
Эллиот хохотнул:
– Если эта мумия, или человек, или бог его знает кто, пытался тебя задушить, тогда почему же Джулия опекает его? Почему защищает? Почему он не набросился на нее?
Некоторое время Генри тупо смотрел в пространство, потом сделал новый огромный глоток. Эллиот холодно смотрел на него. Уж не сошел ли Генри с ума? Нет, у него истерика, но он не сумасшедший.
– Я хотел бы понять, – мягко произнес Эллиот, – почему он желал причинить тебе зло?
– Ведь это же мумия, дьявол ее раздери! Это же я заходил в ее чертову гробницу! Я, а не Джулия. Я нашел Лоуренса мертвым в этой проклятой могиле…
Генри внезапно смолк, будто вспомнил о чем-то, и лицо его стало более осмысленным – какая-то мысль повергла Генри в шок.
Их глаза на миг встретились, и Эллиот вновь отвернулся к огню. «Это молодой человек, которым я однажды увлекся, – подумал он, – которого ласкал с нежностью и страстью, которого любил когда-то. Теперь он дошел до ручки, совсем дошел». Говорят, что месть сладка, но это не так.
– П-послушай, – сказал Генри, заикаясь, – все это можно как-то объяснить. Но каким бы ни было объяснение, тварь надо остановить. Возможно, она околдовала Джулию.
– Понимаю.
– Нет, ты не понимаешь. Ты думаешь, я сошел с ума. И ты презираешь меня. Всегда презирал.
– Нет, не всегда.
Они опять посмотрели друг на друга. Теперь лицо Генри блестело от пота, губы дрожали. Он первым отвел глаза.
Совсем отчаялся, подумал Эллиот. От себя никуда не спрячешься, вот в чем дело.
– Можешь думать обо мне все, что угодно, – сказал Генри. – Но я больше не буду ночевать в том доме. Я велел перевезти свои вещи в клуб.
– Нельзя оставлять Джулию одну. Это неправильно. А поскольку официальной помолвки у них с Алексом не было, я не имею права вмешиваться в ее жизнь.
– Так уж и не можешь! А какого черта я не могу делать то, что хочу? Я сказал – там я жить не буду.
Эллиот понял, что Генри собирается уходить. Он слышал, как звякнул стакан о мраморную крышку бара. Он слышал, как затихают тяжелые шаги Генри. Он остался один.
Эллиот откинулся на спинку кресла, обитого тканью с узорами. Послышался унылый стук – входная дверь захлопнулась.
Он попытался вспомнить все по порядку и обдумать. Генри пришел сюда потому, что Рэндольф ему не поверил. Странно, даже такой чокнутый и отчаявшийся человек, как Генри, вряд ли мог сочинить столь странную историю. Ерунда какая-то.
– Любовник Клеопатры, – прошептал он, – страж царского дома Египта. Рамзес Бессмертный. Рамзес Проклятый.
Ему захотелось повидаться с Самиром, поговорить с ним. Конечно же эта история смехотворна, но все же… Нет, дело в том, что Генри деградирует гораздо быстрее, чем можно было ожидать. А вот об этом Самиру знать вовсе не обязательно.
Эллиот достал карманные часы. Так и есть, еще очень рано.
До назначенных на этот день визитов остается уйма времени. Если бы он только мог самостоятельно выбраться из кресла!
Эллиот уже заворочался, устанавливая трость поустойчивее на плитке возле камина, когда услышал легкие шаги жены. Он снова погрузился в кресло, чувствуя облегчение оттого, что на какое-то время боль затихнет, и взглянул на Эдит.
Она всегда ему нравилась, а теперь, когда половина жизни уже прожита, он понял, что по- настоящему любит ее. Женщина безупречной порядочности и скромного очарования, в его глазах она не имела возраста, возможно, из-за того, что как женщина никогда его не привлекала. Она была на двенадцать лет старше, а значит, старее, и это расстраивало его, поскольку он сам боялся старости, боялся потерять Эдит.
Он всегда восхищался ею, наслаждался ее обществом; и всегда отчаянно нуждался в деньгах. Эдит никогда не придавала этому значения. Она ценила его обаяние, его светские связи и прощала ему его тайные эксцентричные выходки.
Она знала, что у него не совсем правильная жизненная позиция, что он, образно выражаясь, «паршивая овца в стаде», она не испытывала симпатий ни к его взглядам на жизнь, ни к его друзьям, ни к врагам. Она просто не зацикливалась на нем. Казалось, ее счастье не зависело от его счастья, она просто была благодарна, что он несет на себе тяготы светского общения и не сбегает, подобно Лоуренсу Стратфорду, в Египет.
Сейчас Эллиот стал настолько беспомощным из-за своего артрита, что уже не мог терзать ее, как в молодости. Иногда он спрашивал себя, стало ли ей от этого легче или, наоборот, больше раздражает? Он уже не сможет измениться. Они все еще делили супружеское ложе и, скорее всего, будут делить его и дальше, хотя оба не испытывали в этом ни малейшей потребности. Правда, в последнее время он понял, что целиком зависит от Эдит и очень сильно к ней привязан.
Эллиот был рад, что она дома. Ее присутствие смягчало боль от утраты Лоуренса. Разумеется, он должен как можно скорее выкупить ее бриллиантовое ожерелье. Рэндольф дал слово вернуть деньги, занятые под эту вещицу, завтра утром, и это было для Эллиота огромным облегчением.
Сегодня Эдит в своем новом парижском костюме из зеленой шерсти казалась ему особенно милой. Она выглядела благородно, даже ее седина – пышные серебристые волосы – смотрелась очаровательно на фоне строгой одежды и отсутствия драгоценностей. Эдит никогда, разве что выходя в свет, не носила бриллиантов, которые Эллиот время от времени закладывал. Он гордился тем, что в столь преклонные годы она все еще красива и привлекательна. Как ни странно, люди ее любили даже больше, чем самого Эллиота.
– Я хочу отъехать ненадолго, – сказал он. – Есть небольшое дельце. Ты не успеешь соскучиться, я вернусь к ленчу.
Она не ответила. Села рядом на мягкую оттоманку и погладила мужа по руке. Какая легкая у нее рука! И только руки выдавали ее возраст.
– Эллиот, ты снова заложил мое ожерелье, – сказала она. Ему стало стыдно, и он промолчал.
– Я знаю, ты сделал это для Рэндольфа. Генри опять в долгах. Вечно одно и то же.
Эллиот смотрел на тлеющие угли и молчал. А что он мог сказать, в конце-то концов? Она знала, что ожерелье находится в хороших руках, у ювелира, которому они оба доверяли, что занятая сумма невелика и выкупить ожерелье, если Рэндольф не сдержит своего слова, не составит проблем.
– Почему ты не пришел ко мне и не сказал, что тебе нужны деньги? – спросила Эдит.
– Мне всегда нелегко было просить у тебя деньги, дорогая. Кроме того, Генри так сильно запутался, и Рэндольфу очень туго.
– Знаю. И знаю, что ты сделал это совершенно бескорыстно.
– Как бы вульгарно это ни прозвучало, заложенное в ломбарде ожерелье – весьма скромная плата за миллионы Огратфордов. А мы сейчас как раз этим и занимаемся, моя дорогая, стараясь составить для нашего сына выгодную партию, как они говорят.
– Рэндольф не сможет уговорить свою племянницу выйти замуж за Алекса. Он не имеет на нее никакого влияния. Ты одолжил ему деньги просто потому, что пожалел его. Потому что он твой старый друг.
