успехом.
Но удивительно, что голубые глаза не пленяются голубыми очами и белокурые косы не жаждут переплестись со светлыми кудрями. Может быть, противоположные натуры инстинктивно стремятся к сближению… может быть, это вложено в них природой, и этим-то объясняется пристрастие темноволосых греков к белокожей Цитере.
Бывают также светловолосые юноши, которые радуют и мужской взор и пленяют женщин. Таким был Уолтер Уэд. У него были вьющиеся волосы, высокий открытый лоб, орлиный нос, подчеркивающий его благородное происхождение, резко выступающий подбородок и тонкие губы с характерным выражением презрения ко всему низкому.
Вряд ли его лицо можно было назвать красивым. Для мужчины оно было, пожалуй, слишком женственным. Но человек, хорошо разбирающийся в физиогномике саксов, глядя на такое лицо и зная, что у обладателя его есть сестра, мог бы с уверенностью сказать, что уж она-то бесспорно отличается несравненной красотой.
Достаточно было взглянуть на этого юного всадника, чтобы сразу сказать, что это отпрыск благородного рода.
Прекрасная лошадь, дорогое седло, великолепная одежда, тонкие черты лица, гордая осанка — все это изобличало богатство и знатность.
И действительно, это был сын владельца Бэлстродского замка, сэра Мармадьюка Уэда, чье родословное дерево уходило своими корнями в глубь времен, предшествующих завоеванию Англии; его саксонские предки, вместе с Бэлстродами, Гемпденами и Пеннами, так доблестно и упорно защищали от норманнских захватчиков свои буковые леса и обширные поля, что великий завоеватель в конце концов рад был примириться с ними и оставил им навсегда их владения. Это был род, который издавна недолюбливал королей. Сэр Мармадьюк Уэд принадлежал к числу тех родовых дворян, которые заставили жестокого тирана, короля Иоанна, подписать «Великую хартию вольностей», и не раз представители этого рода выступали борцами за свободу и сражались в первых рядах.
Может показаться удивительным, что юный Уолтер оказался на придворной службе. Но это легко объяснить. У него была честолюбивая мать, состоявшая в родстве с королевой, дядя занимал высокий пост при дворе, — и это было причиной того, что сын сэра Мармадьюка Уэда оказался пажом при королеве.
Но влияние матери окончилось — ее уже не было в живых. А ее брат, дядя Уолтера, не мог противостоять сэру Мармадьюку Уэду и помешать ему отозвать сына от двора, распущенность коего стала притчей во языцех. Сэр Мармадьюк Уэд был любящим отцом и справедливо опасался развращающего влияния придворной жизни на своего сына.
Вот почему юноша возвращался в свой отчий дом и почему король высказал неудовольствие, расставаясь с ним. Это был дерзкий поступок со стороны вассала, и потребовалось все влияние его высокопоставленного шурина, чтобы отвратить от него месть Карла, самого презренного из тиранов.
Но не об этом думал Уолтер, продолжая свой путь. Мысли его были поглощены много более приятным предметом: он думал о своей кузине Лоре.
Юношеские мечты о любви — разве это не самое сладкое в жизни, хотя, может быть, и самое мимолетное!
Но любовь Уолтера отнюдь не была мимолетной. Она зародилась в шестнадцать лет, а с тех пор прошло уже три года. Она выдержала испытание долгой разлуки, да еще при таких обстоятельствах, которые мало благоприятствуют прочности юношеской привязанности. Среди улыбающихся фрейлин и придворных дам сердце Уолтера мужественно устояло перед чарами не одной прелестницы; не забудем при этом, что двор в то время славился своими красавицами.
Робкий поцелуй, подаренный ему кузиной в уединении лесной чащи, где они бродили, собирая цветы, нежное пожатие маленькой ручки, сладостные слова «дорогой Уолтер», слетевшие с хорошеньких губок Лоры, — все это он вспоминал сейчас так живо, как если бы это было только вчера.
А она? Вспоминает ли она об этом с таким же волнением? Вот мысль, которая не давала покоя Уолтеру с того самого момента, как он покинул Уайтхоллский дворец.
За два года своего отсутствия он иногда получал вести о том, что происходит в Бэлстроде. Хотя письма в те дни писали редко и по большей части только тогда, когда требовалось сообщить что-нибудь важное, Уолтер все же поддерживал переписку с Марион и обменивался с нею посланиями раз в месяц. Лоре он не осмеливался писать, не решался писать даже о ней. Он знал: все, что он пишет сестре, будет сообщено его маленькой возлюбленной, и он боялся, как бы его не сочли слишком назойливым. Каждое слово в письме, касающееся кузины, он тщательно взвешивал и обдумывал, стараясь предугадать, какое впечатление оно произведет, — в этой любовной стратегии юная любовь пускается на хитрости и не уступает более зрелому чувству. Случалось, что юный паж даже прикидывался равнодушным к своей кузине, и между ними не раз грозила возникнуть ссора или, по крайней мере, некоторое охлаждение. Это бывало главным образом в тех случаях, когда его сестра, не подозревая, какие страдания она причиняет брату, расписывала ему красоту Лоры, рассказывала о том, какое смятение она вносит в сердца бэкингемширских кавалеров.
Быть может, если бы Марион относила все сказанное к себе, это больше соответствовало бы действительности, потому что, как ни прелестна и очаровательна была кузина Уолтера, его сестра бесспорно считалась первой красавицей графства.
Глава 6. «ЗА КОРОЛЯ!»
Уолтер проехал уже примерно с полмили после моста через Колн, и все это время мысли юного пажа были всецело поглощены кузиной. Он вспоминал ту прогулку в лесу, поцелуй на лужайке среди цветов, который был для него свидетельством ее любви. И, вспоминая это, он не позволял себе усомниться в верности Лоры.
Но вот неожиданно его приятные мечты нарушила грубая действительность.
Он поравнялся с постоялым двором, и зрелище, представившееся его глазам, сразу вывело его из этой сладкой мечтательности.
Возле постоялого двора, под открытым небом, расположился отряд конников. По их вооружению и одежде Уолтер узнал кирасиров королевского войска.
Их было человек пятьдесят; по тому, как они суетились, по их взмыленным лошадям, еще не успевшим остыть после долгого перехода, видно было, что они только что пришли на стоянку.
Одни распрягали лошадей, другие задавали им корм, а те, что уже успели покончить с этим делом, расселись под большим старым вязом и шумно угощались едой, добытой на постоялом дворе.
Юному всаднику достаточно было только взглянуть на этих буянов, чтобы сразу понять, что они собой представляли: это был отряд войск, отозванных с севера, которые король только что тайно перебросил на юг.
Эти войска первоначально набирались в Нидерландах, и среди них было немало чужеземцев. В сущности говоря, англичане составляли меньшинство; много было представителей галльского типа и еще больше наймитов-валлонцев, пользовавшихся широкой славой и игравших существенную роль в войнах того времени.
В оглушительном шуме голосов юный всадник различал и французскую, и фламандскую, и родную речь, а проклятия и ругательства, раздававшиеся на всех трех языках, позволили ему безошибочно определить, что это не что иное, как жалкие остатки тех войск, которые «так страшно чертыхались во Фландрии».
Толпа окрестных жителей собралась вокруг постоялого двора; они стояли, разинув рты, и с невыразимым удивлением следили за каждым жестом и ловили каждый возглас необыкновенных, закованных в латы всадников, свалившихся на них как снег на голову.
Для Уолтера зрелище не представляло ничего удивительного. Все это он не раз видел в Лондоне, а за последнее время даже довольно часто. В сущности говоря, он даже предвидел эту встречу — прежде всего потому, что, проезжая через Эксбридж, слышал, что впереди прошел отряд конников, затем потому,
