Глава XXI. БИТВА И ОСВОБОЖДЕНИЕ
В то время как офицеры уланского полка под предводительством командира вырабатывали план военных действий на следующий день, защитники Затерявшейся горы предавались отчаянию.
Большинство из них уже не сомневалось в печальном исходе. Мужественный молодой человек погиб в пустыне, а гарнизон Ариспы, не зная, что с ними происходит, и не думает идти на помощь к погибающим.
Несмотря на это, дон Эстеван де Вилланева, Роберт Тресиллиан, инженер и гамбузино Педро Висента не переставали осматривать горизонт с юга.
Именно оттуда должна была прийти помощь; оттуда и ждали ее все, хотя с каждым часом надежды было все меньше.
— Солнце скрывается за горизонтом, — сказал дон Эстеван, — и, если наши друзья не придут сегодня, нам останется только одно: как можно дороже продать свою жизнь, так как оставаться дольше в том же положении немыслимо. Запасы почти истощены, если не считать скудного остатка, которого едва хватит для того, чтобы продлить наши страдания еще на один день. Скоро мы увидим, как изнуренные женщины и дети будут умирать с голоду.
— Мы сегодня похоронили троих, — проговорил скорбно Роберт Тресиллиан, — они умерли, разумеется, не от излишества в пище… — И затем добавил: — Я не о них сожалею. Для них это все же лучше, чем стать добычей койотов и коршунов, как это случится с нами.
Гамбузино, тоже сильно ослабевший от лишений, вздрогнул при этих словах и почти с раздражением сказал:
— Нет, сто раз нет! Мы еще не имеем права думать, что то, чего вы боитесь, должно непременно случиться, сеньор. Генри не погиб. Мы не имеем права сомневаться в успехе его предприятия. Целых десять дней я стараюсь доказать вам это, а вы не хотите меня слушать.
— Что мне слушать? — возразил Роберт Тресиллиан. — В этой безмолвной и угрюмой пустыне, где мой сын… И он жестом указал на южный горизонт.
— Невозмутимость этой пустыни меня убивает, — продолжал он, — и что бы теперь ни говорили вы и дон Эстеван, а по-моему, для нас только один исход — спуститься в долину и кинуться очертя голову на лагерь Зопилота.
В ответ на это дон Эстеван произнес решительным голосом:
— Тресиллиан прав. Мне временами даже кажется, что вы просто бредите, Педро Вицента. Если мы будем сидеть здесь до тех пор, пока совершенно ослабеем, эти разбойники убьют нас, как беззащитных детей. Что касается меня, я объявляю, что предпочитаю смерть этому безвыходному положению.
Гамбузино топнул ногой, но ничего не ответил. Из всех осажденных только они с инженером еще не отчаивались.
Расчет его был следующий: пять дней нужно Генри Тресиллиану, чтобы добраться до Ариспы; семь дней — для того, чтобы отряду полковника Реквезенца пройти то же расстояние в обратном направлении. Еще один день на непредвиденные задержки, хотя, собственно говоря, одного дня на это даже еще мало.
Но из остальных никто и мысли не допускал возможности каких-нибудь задержек, хотя они обычны во время путешествия. Не истек еще даже и одиннадцатый день, как уже и самые благоразумные начали терять последнюю надежду.
Гамбузино, видя, что нечего надеяться их убедить, потребовал, чтобы все собрались на совет.
— Дон Эстеван, — начал он, когда все были в сборе, — если завтра в это же время там ничего не будет видно, — и он протянул руку, указывая на юг, — тогда делайте, что хотите, и я первый исполню ваше приказание, какое бы оно ни было; но, прошу вас, подождите до завтра.
— Завтра, — прошептал Роберт Тресиллиан, — но ведь завтра у наших рудокопов не хватил сил поднять оружие, может быть, даже идти. Знаете, что говорили два часа тому назад те двое смельчаков, которые с опасностью для собственной жизни отомстили за Ангуэца и Барраля? «Если завтра ничего не будет нового, мы опять слезем вниз, но на этот раз мы пойдем за обедом». Если вы хотите меня выслушать, Вилланева, то, как только настанет ночь, прикажите инженеру бомбардировать лагерь дикарей. Для нас это будет сигналом к смерти, но, по крайней мере, смерти почетной, с оружием в руках.
— Я даю вам еще два часа и ни одной минутой больше, Педро Вицента. Как только пройдут эти два часа, я поступлю, Роберт, по вашему совету, — отвечал Эстеван тоном, не допускавшим возражения.
Гамбузино умолк.
В эту минуту солнце почти касалось горизонта нижним краем своего огромного диска.
Гамбузино взобрался на один из высоких и широких известковых камней парапета, иногда служивших ему обсерваторией.
Вдруг ему показалось, что вдали как будто блеснуло что-то металлическое. Направив туда подзорную трубу, он оставался в этом положении несколько секунд, не произнося ни слова. Потом, опустившись на колени, он передал трубу дону Эстевану. Тот, взглянув на гамбузино, увидел, что по бронзовым щекам его катились крупные слезы.
— Что случилось? — спросил он. — Что с вами, Педро Вицента? Что значат эти слезы?
Гамбузино провел рукой по глазам и, указывая рукой на полускрывшийся за горизонтом диск заходящего солнца, проговорил сдавленным голосом:
— На этот раз вы не скажете, что я брежу: вот они!
— Они? Кто?!.. Что вы там увидели, сеньор гамбузино?
— Я видел блеск оружия при последнем отблеске дня, — отвечал он глубоко взволнованным голосом. — А чье может быть это оружие, как не уланов полковника Реквезенца?
Известие это вызвало общее волнение. Все стали возле гамбузино. Подзорная труба в несколько минут прошла по всем рукам; а когда солнце скрылось за горизонтом, как в пропасти, ни для кого на площадке уже не оставалось сомнений: мексиканское регулярное войско находилось в нескольких милях, готовое кинуться на шайку койотов.
Роберт Тресиллиан пытался пронзить взором быстро сгущавшуюся ночную тьму. Гамбузино, угадав его мысли, сказал:
— Если бы не Генри, там не было бы никого. Храбрый, храбрый молодой человек! Вы должны отдать мне должное, сеньор: я не усомнился в нем ни на одну минуту.
На площадке, как на палубе судна с перебитым рангоутом, когда возрождается надежда при виде показавшегося вдали паруса, рудокопы обнимались.
Дни горя и нужды были забыты; забыт был голод. Стоит ли говорить о таких пустяках, когда помощь близка?
Сейчас же начался совет. Следует ли подать о себе весточку прибывшим? Апачи их, очевидно, еще не успели заметить, потому что даже с горы, возвышавшейся на пятьсот футов над равниной, их можно было отличить только по блеску оружия.
— Почему бы, — говорил Роберт Тресиллиан, — не пустить в дело электричество и не осветить лагерь Зопилота, чтобы точнее указать на него Реквезенцу? Разве Генри не объяснил им, чем в долгие часы осады рудокопы, по указаниям инженера, заполняли свое время?
Мысль эта едва не была приведена в исполнение, и инженер предлагал даже пустить в дело и обе свои пушки, но, к счастью, гамбузино, как человек вообще очень осторожный, успел уговорить их не делать этого. Это могло бы только повредить планам полковника Реквезенца, который, по всей вероятности, рассчитывал захватить индейцев врасплох. Разумеется, нужно быть наготове и ждать, пока войска приведут в исполнение задуманный ими план. Тогда, и только тогда, могут заговорить пушки инженера. Из них, конечно, придется стрелять по лагерю, который раскинулся вокруг палатки Зопилота. Индейцы будут застигнуты врасплох, и пушки натворят чудес. Тогда и понадобятся фонари, чтобы осветить поле битвы.
Совет гамбузино приняли без возражений. Безмолвие было торжественно, нарушаясь по временам только криком перекликавшихся индейских часовых.
Рудокопы, вытянувшись во весь рост и прильнув ухом к земле, уверяли, — так хотелось им
