Финн посмотрел на то, что осталось от шатра его брата - потом на Сторра и вздохнул:
- Поднимай людей, мой господин властитель Хомейны. А я приведу Чэйсули.
Глава 6
Мухаара. О, Мухаара… Как орел на высокой скале над равнинами Хомейны, чье гнездо - розовый и красный камень…
Хомейна-Мухаар - такая же: розовая, красная, окруженная высокими стенами.
Она стоит на холме посреди Мухаары, возвышаясь над ней. Мы с Лахлэном въехали в Мухаару через главные ворота. И в то же мгновение я понял, что вернулся домой.
Впрочем, это было не правдой. В моем доме хозяйничали солиндские солдаты, в нем звенели кольчуги и сверкала холодная сталь. Они впустили нас только потому, что не знали, кто мы - не думали, что законный владыка Хомейны с такой готовностью сам въедет в свою тюрьму.
Солиндская речь звучала на улицах чаще, чем голоса хомэйнов. Мы с Лахлэном говорили по- элласийски - из соображений безопасности. Но я подумал, что даже если бы заговорил на родном языке, навряд ли меня кто-нибудь узнал бы: солдаты Беллэма устали и обленились. Пять лет прошло, а о нас не было ни слуху, ни духу, никакой угрозы извне не предвиделось, можно было спокойно жить в стенах Мухаары.
Исчезло величие Мухаары. Быть может, Я просто слишком много времени провел в чужих землях, вдали от дома? Нет. Казалось, некогда гордый город перестал заботиться о себе. Он стал домом Мухаара, укравшего трон у законного государя и хомэйны заботились более о прославлении имени Мухаара. чему тогда им заботиться о славе его города?..
Там, где прежде окна сверкали стеклом или поблескивали роговыми пластинками, теперь их глаза были темными и мутными, закопченными, а по углам набилась жирная грязь. Беленые стены теперь были серыми, покрылись разводами, а кое-где виднелись даже желтые потоки мочи. Мощеные улицы благоухали помоями, кое-где из брусчатки были выворочены камни. Я не сомневался, что Хомейна-Мухаар по-прежнему была достойным обиталищем для короля, а остальной город - нет.
Лахлэн посмотрел на меня - раз, другой:
- Если вы будете выглядеть таким разъяренным, они догадаются о том, кто вы.
- Мерзость запустения, - мрачно заметил я. - Я думал, меня вырвет. Что они сделали с моим городом?
Лахлэн покачал головой:
- То же, что делают все побежденные: они жили. Продолжали существовать. Вы не можете винить их в этом. Они утратили смысл жизни. Беллэм дерет с них три шкуры своими налогами, они даже поесть могут не всегда - что уж говорить о том, чтобы белить свои дома! А улицы? К чему расчищать их от грязи, когда на троне восседает мешок с навозом?
Я бросил на Лахлэна короткий внимательный взгляд. От человека, служащего Беллэму, навряд ли можно было услышать такие речи - разве что он говорил так именно для того, чтобы завоевать мое доверие и расположение. Он говорил как человек, понимающий причины прискорбного состояния Мухаары - быть может, не оправдывая тех, кто довел свой город до такого состояния, как это делал и я, но и не осуждая их. Может быть, потому, что он был элласийцем, а не хомэйном, и ему не нужно было отвоевывать трон.
- Мне жаль, что ты видишь город таким, - с чувством заговорил я. - Когда я…
Я остановился. Есть ли смысл говорить о том, что, быть может, никогда не произойдет?
- Вон там таверна, - жестом указал Лахлэн. Войдем? Может, здесь нам повезет больше, чем в деревенских харчевнях…
Хотелось бы верить. Конечно, я понимал причины нашего поражения: тяжело просить бедных фермеров отдать нам те жалкие крохи, которые еще оставались у них, и откликнуться на призыв принца, стоящего вне закона. В первую очередь мне были нужны солдаты, а потом уж все остальные.
Я мрачно воззрился на таверну. Такая же, как и все остальные: серая, грязная и обшарпанная.
Перевел взгляд на Лахлэна. Он улыбался - но улыбка его была невеселой, только губы скривились.
- Конечно, мой господин, мы можем пойти в другую - в ту, которая вам больше по нраву. В ту, которую выберете вы сами.
Я спешился, поскользнулся на какой-то дряни и выругался, пытаясь соскрести грязь о вывернутый из мостовой булыжник.
- И эта сойдет. Пошли - и не забудь прихватить свою арфу.
Лахлэн вошел первым - я пропустил его вперед, потом шагнул за порог сам, распахнув узкую дверь.
Я едва успел пригнуться. Потолок был таким низким, что я даже сморщился с неудовольствием. Пол - земляной, плотно утоптанный, но там и тут на нем остались борозды и кучки грязи - словно бы столы и табуреты передвигали не раз.
Передо мной с потолочной балки свисала паутина - я успел заметить и со драть ее раньше, чем она коснулась моего лица. Она тут же прилипла к пальцам, и освободиться от нее мне удалось только вытерев руку о кожу куртки.
С крюка на потемневшей от копоти центральной балки свисал единственный на всю харчевню светильник, еле освещавший зал. На столах чадно горели сальные свечи, почти не дававшие света.
Лахлэна с его арфой здесь встретили радушно. В зале было по меньшей мере человек двадцать, но ему немедленно освободили место, пододвинули табурет и попросили сыграть что-нибудь. Я отыскал свободный стол подле двери, сел и заказал пива, пиво оказалось превосходным - темное, бархатное, крепкое первую кружку я выпил с наслаждением.
Лахлэн тем временем начал петь. Сперва - какую-то веселую застольную, вызвавшую целый шквал восхищенных возгласов: потом - песню о девушке и ее возлюбленном, убитых ее отцом. Эта песня вызвала реакцию менее бурную, он отнюдь не менее восхищенную. И тут-то он. принялся играть Песнь Хомейны…
Допеть до конца, впрочем, ему не удалось. Подвыпивший солиндский солдат в кольчуге вскочил, пошатываясь, из-за своего стола и выхватил меч.
- Измена! - заорал он: я удивился, как он вообще стоит на ногах настолько он был пьян. - То, что ты поешь - измена!
По-хомэйнски он говорил скверно, но, без сомнения, его поняли все - тем более, что с этими словами он поднял сверкающий клинок…
Я мгновенно оказался на ногах и с мечом в руке - но солиндца уже схватили, силой усадили на массивный табурет и обезоружили, клинок со звоном упал на пол, его пинком отшвырнули подальше, Лахлэн положил свою Леди на, стол, его рука лежала на рукояти кинжала.
Четверо удерживали солдата, пятый подошел и встал перед ним.
- Ты здесь один, солиндец, - проговорил он медленно. - Совсем один. Это хомейнская таверна, и все мы здесь хомэйны, мы хотим, чтобы арфист закончил свою песню. А ты будешь сидеть и слушать… иначе с тобой будут говорить по-другому. Свяжите его и заткните ему рот!
Приказание было мгновенно исполнено - солиндца связали по рукам и ногам без особых церемоний, а в рот сунули тряпку. Молодой человек, так уверено отдававший приказы, настороженно оглядел зал. На мгновение пристальный взгляд его глаз, черных в тусклом свете, упал на меня - мне показалось, он рассматривает меня внимательнее, чем прочих.
Он улыбнулся. Ему было лет восемнадцать-девятнадцать, а движения его были такими точными, что он невольно напомнил мне Финна. К тому же он был смугл и черноволос.
- Мы заставили глупца умолкнуть, - спокойно проговорил он. - Теперь пусть арфист закончит свою песню.
Я вложил меч в ножны и медленно опустился на свое место, краем глаза заметив, что возле
