— Все это тебе знакомо, да, Дел? Видишь себя?
Она видела. В ее глазах появились испуг и изумление. С каждой секундой она все ближе подходила к правильному ответу.
И последний удар.
— Я увезу тебя отсюда. На Юг, когда закончу. И тогда у меня будет все: Юг, яватма, сила, Делила, — я помолчал, чтобы она успела понять. — Ты наконец займешь свое место.
Сработало. Она была взбешена, слишком взбешена и начала терять контроль. Я тут же воспользовался своим преимуществом, чтобы разбить ее защиту.
На этом танец и закончился бы, но я споткнулся на неровном дерне. Это была совсем небольшая ошибка, но Дел ее хватило. Она получила преимущество.
Она прорвалась, нанесла удар и вонзила в меня клинок, как раз над широким поясом. Я почувствовал холодок стали, легко прорезавшей сначала ткань одежды, потом мое тело. Потом клинок натолкнулся на ребро, зацепил, вошел глубже и добрался до внутренностей. Боли совсем не было, ее заглушили шок и холод, но лед облепил мои кости и застыл в каждом мускуле.
Я откинулся, вырывая из себя меч. Саму рану я не чувствовал, но внутри меня поднялась буря. Кровь, струящаяся по венам, замерзала.
— Сдавайся! — закричала Дел. — Сдавайся!
От испуга и гнева ее голос прозвучал непривычно резко.
Я хотел сдаться, но не мог. Что-то внутри меня, в моем мече вползло в кровь, кости, сухожилия и новую, сияющую сталь. Оно не позволило мне сдаться. Оно требовало от меня выигрыша, крови…
— Я заставлю тебя, — выдохнула Дел. — Как-нибудь… — и она пошла на меня, на меня, пробивая мою слабеющую защиту и показывая мне три фута смертоносной яватмы. — Сдавайся! — снова закричала она.
Меч стонал от желания напиться крови. Это может произойти не по твоей воле, сказала она, и не исключено, что последствия будут трагическими. Я громко закричал, пытаясь вырваться; пытаясь удержать эту силу под контролем, хотя уже понял, что не смогу. Меч был слишком могущественным.
Вот значит каково это, подумалось мне, иметь яватму, даже безымянную. Сила, мощь, полная отдача.
Как у Дел.
Аиды, а что было бы, если бы я напоил его кровью?
Именно этого он и хотел. Дикая магия, предупреждал Кем. Незапетая, невызванная к жизни, необузданная. И теперь я платил за нее.
Но не такой дорогой ценой как Дел.
44
Он стоял на краю обрыва. Внизу лежала Стаал-Китра, неровная от курганов, дольменов и могил. Вершины гор упирались в бледное небо. Над черной зимней водой поднималась Стаал-Уста, с решетками голых ветвей, пробивающих небо как кинжалы.
Он повернулся и яркий плащ распахнулся, а под порывом ветра снова запахнулся, прикрывая его до подошв ботинок. Он посмотрел на жеребца, который ждал его, похлопал гнедого по шее и почесал заиндевевшую морду, скрывавшуюся за двумя облачками пара от дыхания.
А потом он вернулся к обрыву с мечом в руках.
Он поднес чистый, сверкающий клинок к краю, приставил острие к земле и нажал, вдавливая его в дерн, в землю, в сердце Севера.
Молча, он опустился на колено. Медленно, скованно, только на одно колено. Левая нога осталась стоять на земле. Он протянул вперед большие руки и сжал рукоять. Ветер откинул назад полы его плаща.
Холодный колкий ветер запускал пальцы в бронзово-каштановые длинные волосы, скреб когтями по правой щеке, где сквозь бороду четко виднелись следы когтей песчаного тигра, четыре неровные линии от щеки к подбородку.
Ледяной, злобный ветер. Почти баньши.
Рукоять, как всегда, была теплой. Рукоять, изогнутая как шелковая лента. Готовая дать ему силу.
Он слушал, держась за меч, и услышал песню, звучащую совсем тихо. Чуть громче чем эхо, оставшееся в памяти. И он понял: это Кантеада. Их песня звучала у него в голове.
Их песня вошла в его меч. Ему только нужно было научиться петь ее. Взволнованный жеребец фыркнул. Это отвлекло его. Он поднялся, выдернул меч из земли и застыл. Вниз по клинку сбегали руны. Чистые, недавно рожденные руны. Говорящие ему имя. Он побледнел и сжимая витую рукоять, уставился на покрытый рунами клинок. Постояв немного, он посмотрел вниз, на Стаал-Китра, Обитель духов, место смертей и рождений, и произнес недавно рожденное имя:
— Самиэль, — сказал он. — Теперь мы на равных, Дел.
Он осторожно протер плащом клинок, вернул его обратно в ножны и перевязь, привешенные к седлу. Он убрал оружие, спрятав славу рожденной небом стали. Он покачнулся, подавив стон, подобрал плащ, чтобы тот не цеплялся за вещи или перевязь, и не раздражал жеребца, чувствительного к посторонним прикосновениям.
И еще раз, только раз, он оглянулся. Потом он подобрал повод и развернул жеребца, разрывавшего копытами дерн, на котором еще недавно видны были отпечатки лап.
— Давай, старик, — сказал он. — Мы отправляемся на охоту за гончими аид… теперь у нас есть меч, чтобы их поймать.
Он сжал коленями бока жеребца и гнедой поскакал на восток.
