забыла. Старшая сестра, наставляющая младшего братца на путь истинный. Только вот братец наконец вырос.
— В глубине сердца, — мягко сказала она, — ругала. Но это, скорее, моя вина: я питала слишком большие надежды. Я надеялась, что, когда ты вернешься, ты будешь прежним Кэриллоном, которого я поддразнивала в детстве. А теперь вижу — совсем другого, нового Кэриллона, которого я не знаю.
Вокруг нас были чужие люди, хоть я и знал их всех по именам, и мы не могли сказать друг другу прямо того, что хотели. Но сейчас мне было достаточно видеть ее снова и знать, что она в безопасности — в такой безопасности, какой она не знала долгие годы. И я сказал-таки кое-что из того, что чувствовал:
— Прости. Я должен был вернуться раньше. Собственно, я должен был вернуться…
Она положила маленькую ладонь мне на губы:
— Нет. Ничего не говори. Ты просто наконец вернулся домой.
Она улыбнулась сияющей улыбкой нашей матери, и напряженная настороженность наконец покинула ее лицо. Я совсем забыл, как красива моя сестра, и только сейчас понял, почему Лахлэн был сражен ею.
Ветер захлопал тканью полога, конь Лахлэна беспокойно переступил с ноги на ногу — менестрель придержал его, натянув поводья. Я посмотрел на Роуэна, прикрыв глаза рукой от пыли:
— Проследи за тем, чтобы ей принесли мяса и вина. Твоей задачей будет следить, чтобы она ни в чем на нуждалась, — Мой господин, — сказал он, — ваш шатер…
— Теперь ее, — я улыбнулся. — За эти годы я научился спать на земле.
Лахлэн смущенно рассмеялся:
— Вы забываете — менестрелям оказывают определенные почести. И часть их собственная палатка. Если гордость и достоинство Мухаара не оскорбляет такое предложение, я просто обязан предложить вам разделить со мной мой скромный приют.
— Ничего это не оскорбляет, — ответил я. — И не оскорбит, если ты не собираешься во сне петь или читать молитвы, — я снова обернулся к Торри. Видишь ли, здесь военный лагерь, нравы несколько грубы и резки. Никакой утонченности. Надеюсь, ты простишь нам это.
Она весело и с удовольствием рассмеялась:
— Хорошо же, твоих людей я извиню. Но не тебя.
Ветер бросил мне на грудь пряди ее волос — они запутались в кольцах кольчуги и я попытался отцепить их, не оборвав ни волоска. Словно мягкий шелк коснулся моих загрубевших рук, покрытых шрамами и заляпанных кровью, вновь напомнив мне, каким я стал.
Нет ничего странного в том, что сестра бранила меня, хотя бы и в глубине сердца.
Я откинул дверной полог и предложил ей войти.
— Роуэн принесет мяса и вина, и все, что тебе может понадобиться. Если хочешь, спи. Потом у нас еще будет время наговориться.
Я увидел, как в ее глазах снова вспыхнул вопрос, и снова она промолчала.
Она кивнула и скользнула внутрь, через мгновенье в шатре затеплился огонек свечи. Она не собиралась оставаться в темноте.
Я перевел взгляд на Лахлэна, провожавшего ее глазами, пока она не исчезла в шатре и полог не опустился за ее спиной, внутренне улыбнулся уколу, который собирался нанести, а вслух просто заметил:
— Без сомнения, она будет рада обществу. Он покраснел, потом побледнел наверно, просто не догадывался, как легко было прочитать его чувства. Его рука коснулась серебряного обруча, словно он пытался собраться с силами:
— Без сомнения. Но скорее вашему, чем моему.
Я не настаивал, удостоверившись в том, что теперь мне есть чем привязать его к себе. По крайней мере, через Турмилайн я мог узнать о намерениях менестреля:
— Тогда идем. Надо рассказать Финну о том, что произошло. План, в конце концов, был не мой, а его, и он имеет право знать, чем все закончилось.
Роуэн уставился на меня:
— Его?.. Я кивнул:
— Однажды в Кэйлдон мы придумали этот план, или что-то похожее, когда нам было нечего делать, — воспоминание заставило меня улыбнуться. — Была летняя ночь, такая же, как эта, но безветренная и теплая. Вечер перед боем. Мы говорили о заговорах и планах, рассуждали о стратегии и о том, как можно провести Беллэма, — улыбка исчезла с моего лица. — Только тогда мы не знали, доживем ли до этого дня. и не думали, что в нашем войске будет так много Чэйсули.
Снова сухо зашелестела ткань палатки на ветру. Лахлэн спешился:
— Но в вашем войске есть Чэйсули, мой господин… и вы вернулись.
Я снова посмотрел на него и подумал о его любви к моей сестре.
— Ты сыграешь мне сегодня? — спросил я. — Сыграй Песнь Хомейны…
Первое, что я увидел, войдя в небольшую палатку Финна, была арфа. Леди Лахлэна, поблескивающая изумрудным глазом. Она смотрела, как мы входим, и я подумал, что арфа странно похожа на лиир. Я не удивлялся тому, что Лахлэн служит ей, и знал, что она служит ему. Я чувствовал магическую связь между ними еще тогда, когда в первый раз услышал их.
— А, — сказал Финн, — он не забыл меня. Ученик вспомнил об учителе.
Я ухмыльнулся, почувствовав безмерное облегчение от того, что слышу его голос, полный жизни. Но, взглянув на него, я невольно вздрогнул, по крайней мере, внутренне: рана, конечно, заживет, и шов снимут, но шрам останется навсегда. И именно это мужчины — и женщины — будут видеть прежде всего.
Лахлэн скользнул мимо меня, чтобы взять арфу. Он провел большую часть дня без своей Леди, я подумал, что ему, должно быть, было тяжело в разлуке с ней.
Что до Финна, он не улыбался, но в его глазах, зная его, я без труда мог прочесть намек на радость и, как мне показалось, облегчение. Может, он думал, что я не вернусь?
— Ну что, они оставили тебя в покое? — я придвинул табурет ногой.
Смех Финна был беззвучным, похожим скорее на вздох. Он все еще был очень слаб, но я с радостью понял — будет жить. Если уж магия не смогла совершенно исцелить его, это, по крайней мере, она сделала.
— Аликс провела со мной весь день. Я только сейчас смог отослать ее, — он чуть пошевелился на своем ложе, видно, нога все еще болела. — Я сказал ей, что должен побыть один, и был один — пока вы не пришли. Незачем носиться со мной, как с ребенком.
— Вряд ли Аликс стала бы носиться с тобой, — я внимательно вглядывался в его изжелта-бледное лицо, лучше, конечно, чем мертвенная сероватая бледность, но все еще нездоровый цвет. Лихорадки не было, это я видел ясно, но он, определенно, был сильно измучен. — Тебе что-нибудь нужно? Я принесу.
— Мухаар станет прислуживать мне? — на этот раз он улыбнулся бледной усталой улыбкой. — Нет, я в порядке. Аликс сделала больше, чем нужно. Больше, чем я ожидал.
— Может быть, так она пытается восполнить то, чего ты так и не получил, без улыбки предположил я — Может быть, — согласился он в своеобычной насмешливой манере. — Она знает, чего ей не хватает. Я не раз давал ей это понять.
Лахлэн, облокотившись на стол, тронул струну:
— Я мог бы сложить об этом песню. Как ты горевал, потеряв свою женщину, и как твой брат вышел победителем.
Финн бросил на него издевательский взгляд, хотя в нем и не было привычной глубины:
— Слушай, арфист, было бы неплохо, если бы ты думал о своих женщинах и предоставил бы мне разбираться с моими.
Улыбка Лахлэна застыла, потом стала отстраненной, и я понял, что он думает о Торри. Его пальцы легко коснулись мерцающих струн — полузвук-полувздох, говоривший о красоте и изяществе женщины. Я тут же подумал об Электре.
Несомненно, он думал о моей сестре, а Финн — Финн об Аликс. Об Аликс до того, как она узнала
