По Северным понятиям моя яватма родилась только наполовину, потому что я не призвал ее как положено, не спел, чтобы подчинить себе силу, наполнившую клинок после благословения и точно выполненных древних ритуалов. И все же яватма была чистой, хорошо выкованной сталью, а значит прекрасным и опасным оружием. Чтобы танцевать, мне достаточно было и этого. В помощи магии я не нуждался.
Но сила в клинке жила. Я чувствовал ее каждый раз, когда вынимал меч из ножен. Вкус крови Дел раздразнил клинок, как когда-то яватма Дел заставляла терять головы мчавшихся за нами гончих.
Я не смог оставить меч в грязи на всю ночь. Трудно отказываться от давно вбитых в тебя привычек — несмотря на свою ненависть к этой вещи, я знал, что не могу бросить оружие. Я сходил за мечом и, почувствовав, как лед рукояти сменился теплом, убрал его обратно в ножны. Последнее время даже если мне и удавалось поспать, спал я плохо. Меня беспокоило, что могло случиться, если я все же столкнусь с гончими и мне придется использовать меч. После рассказов Дел и кайдинов Стаал-Уста о яватмах отбиваться кровным клинком мне совсем не хотелось.
Дел заявила напрямик, чтобы я наконец-то понял: «Если завтра ты уйдешь отсюда и убьешь белку, ты напоишь меч ее кровью и он получит привычки белки».
В тот момент эти слова рассмешили меня: клинок с сердцем белки? Но мой смех Дел не развеселил, потому что она не шутила. Тогда я ей не поверил. Теперь я часто вспоминал эту фразу.
В темноте, лежа под одеялом, я тоскливо посмотрел на меч.
— Я от тебя избавлюсь, — прямо сказал я ему, — как только достану другой клинок.
А про себя добавил: «И больше ничьей крови ты не выпьешь».
Человек может ненавидеть магию, но это не значит, что она не коснется его.
Жеребец приготовился встретить меня с присущей ему любезностью, когда я подошел к нему с седлом. Сначала он шарахнулся в сторону, почти выбравшись из-под седла, потом яростно замотал головой и хлестнул меня хвостом. Конский волос бьет сильно, как кнут. Он попал мне в глаз, по щекам немедленно потекли слезы, что дало мне повод применить целый ряд красочных эпитетов, касающихся жеребца, которые тут же пришли мне в голову. На гнедого это не произвело никакого впечатления. Он прижал уши и выкатил глаза, продолжая рыть ямы в земле. И по-прежнему угрожая мне хвостом.
— Скоро я его отрежу, — пообещал я. — А если и дальше так пойдет, я приложу меч не только к твоему хвосту… я воткну его тебе в живот.
Жеребец посмотрел на меня искоса, раздул ноздри и резко повернул голову. Уши прорезали воздух как клинки. Жеребец задрожал.
— Кобыла? — скривился я.
Но гнедой не издавал ни звука, не считая тяжелого дыхания. Жеребец, почувствовавший кобылу, обычно поет любовные песни так громко, что разбудит и мертвого. То же самое происходит при появлении других жеребцов, только звук тогда бывает вызывающим. Сейчас он молчал.
Я воспользовался тем, что гнедой отвлекся, быстро оседлал его, отвязал и сел в седло прежде чем он успел запротестовать. Его странное поведение беспокоило меня и я уже собирался вынуть меч, но передумал. Лучше было позволить жеребцу унести меня от опасности, чем положиться на чужое оружие. Жеребцу я, по крайней мере, мог доверять.
— Ладно, старина, поехали.
Жеребец упрямо стоял на месте, хотя весь дрожал. Я взял повод покороче, ударил гнедого по бокам и для убедительности даже щелкнул языком, но с места мы не сдвинулись.
Я задумался. Беспокоился гнедой не из-за животных, которых я окрестил гончими. Их приближение выдавал особый запах, я не чувствовал его с тех пор, как покинул Стаал-Уста. Значит было что-то другое, и оно находилось совсем близко, вот только что это, понять я не мог. Я не Говорящий с лошадьми, но о лошадиных привычках кое-что знаю и легко отличу, присутствие человека или животного нервирует лошадь. Может волки? Один когда-то пытался пообедать гнедым, но тогда реакция была другой.
— Ну давай, — попросил я, сжимая бока жеребца.
Он дернулся, фыркнул, шарахнулся и наконец-то сорвался с места. Я настойчиво повернул его на восток. Он легко пронесся по открытому пространству и кинулся в редкие деревья, расплескивая лужи и мокрый снег. Он дышал как кузнечные мехи, широко раздувая ноздри.
Гнедой подчинился, но удовольствия я от этого не испытывал. Жеребец мчался скачками, ни с того, ни с сего шарахаясь от веток и теней. Обычно он веселый и энергичный парень, готовый скакать вперед вечно без всяких комментариев, но когда что-то впивается в его задницу, больно становится моей, и его поведение начинает напоминать необъявленную войну.
Самое лучшее в таком случае — долго гнать его, чтобы он успокоился. Я предпочитал именно этот вариант, поскольку он был наиболее безболезненным для жеребца, который за восемь лет успел доказать, что был гораздо надежнее многих людей. Но теперь от его прыжков все сильнее болела рана и это несколько портило мне настроение. Я сильный, но не жестокий, и знаю, какие нежные у жеребца губы, но иногда он сам вынуждал меня на жестокие поступки. И я не выдержал.
Я сел поглубже в седло, передернул повод и от души врезал жеребцу пятками по бокам. Он удивленно подскочил, фыркнул и, изогнув шею, уставился на меня изумленным глазом.
— Все нормально, — ласково уверил его я. — Ты что, забыл, кто из нас начальник?
И тут же вспомнил давно услышанные слова. Кто-то говорил обо мне и жеребце. Говорящий с лошадьми. Северянин. Гаррод. Он сказал, что мы с жеребцом постоянно доказываем друг другу свое превосходство.
Да, так оно и было. Ненавижу предсказуемую жизнь.
Жеребец шумно хлестнул хвостом, мотнул головой так, что зазвенели медные украшения уздечки, а потом перешел со своего любимого аллюра на негнущихся ногах с высоким подкидыванием крупа на определенно более удобный галоп.
Напряжение спало, боль уменьшилась. Я позволил себе вздохнуть.
— Тебе же самому легче, так?
Жеребец решил не отвечать.
На восток и немного к северу. К Ясаа-Ден, поселку, который баюкали высоко в горах белые склоны неподалеку от пограничных земель. Именно из Ясаа-Ден приходило в Стаал-Уста большинство сообщений о смертях, причиной которых были звери. Вока обязан был послать на помощь Северянам танцоров мечей.
За это дело хотели взяться многие, но я, с моим недавно полученным высоким Северным титулом, воспользовался преимуществом ранга и предложил свою помощь. И эту задачу возложили на меня — Южанина, танцора меча, ставшего кайдином и заслужившего этот ранг в формальном поединке.
Я шел за гончими по следам, хотя в морозные дни находить их было трудно. Отпечатки на мокрой земле были четкими, но снег засыпал их, а подтаявшая грязь размывала. Я ехал, наклонив голову в сторону и разыскивая следы, хотя давно уже понял, что звери шли точно на северо-восток, позабыв обо всем, к чему стремились раньше.
Они шли к Ясаа-Ден так же упорно, как раньше преследовали Дел.
Мы спустились с Высокогорий и теперь пробирались опушкой редкого леса. Заснеженные вершины остались позади. Высокогорья, предгорья — все эти слова были непривычны мне, рожденному в пустыне, пока Дел не привезла меня на Север. Всего два месяца назад, хотя мне эти месяцы показались очень долгими. Они тянулись годы, а может и десятилетия. Столько всего случилось за это время.
Я рассматривал потемневшую за зиму траву под копытами жеребца и думал, что зелень появится не скоро. Весна на Север шла осторожно, словно пробуя каждый шаг. Она еще могла лишить землю своей благосклонности и, застенчиво повернувшись спиной, оставить меня на растерзание холоду. Такое уже было около недели назад, когда ветер засыпал мир белой крупой, и я снова затосковал по Югу.
Листьев на деревьях не было, только кое-где я заметил набухшие почки. А вот небо над паутиной черных веток стало ярче, голубее чем обычно, обещая теплую погоду. И даже острые ледяные вершины тянулись к этой голубизне. Обломки треснувших скал валялись на земле огромными пирамидами, время крошило их и разбрасывало камешки. Но и среди них мне удавалось найти следы гончих. Жеребца было слышно издалека. Он грохал железными подковами о камни, и те с хрустом рассыпались.
