Ренайо До'Веррада, скорбевший о доблестном Верро, мог так достоверно передать чувства, обуревавшие участников запечатленной сцены.
— Тза'аб, — прошептала Сааведра.
Действительно, на заднем плане, в верхнем правом углу, виднелся дочерна обожженный солнцем пустыни воин. С темной кожей контрастировали удивительно светлые глаза. Он гордо восседал на вороном коне с вьющейся по ветру гривой. Его дивный ярко-зеленый наряд являл собою сплошное мерцание бронзы и стекла. В руке он держал резную деревянную трубку с бронзовыми кольцами — ту самую, из которой вылетела отравленная стрела, унесшая жизнь Верро.
Конечно, в реальности тза'абский разбойник, сделав свое черное дело, не задержался возле умирающего капитана, — если только его не уложили на месте солдаты Ренайо. Но у искусства свои законы; зачастую оно попирает историческую правду. Иногда — по воле заказчика картины.
— Тза'аб. — Сарио тоже разглядывал воина в зеленом. — Может быть, наш родственник. Как и Верро. — Он повернулся к ней лицом. — Томас умер.
Она поняла не сразу. А когда поняла, ее бросило в жар.
— Умер? Но ведь…
— Изобразив Томаса на Пейнтраддо криворуким слепцом, Вьехос Фратос погубили его талант, его Дар. Чиева до'Сангва, кара для ослушников… Но теперь он мертв.
— Матра эй Фильхо! Сарио!
— Мертв, — повторил он. — Отмучился.
Происшедшее на их глазах в кречетте было ужасно, но смерть Томасу не грозила. Только мука. Так и было задумано — его обрекали на муки. И он страдал, в этом Сааведра не сомневалась, хоть и видела совсем немного, — остальное дорисовал потрясенный разум.
— Если они хотели, чтобы он умер, то почему сразу не убили? — спросила она.
На его висках и верхней губе выступили капли пота.
— — Они не хотели, чтобы он умер.
— Сарио…
В его лице не было ни кровинки, оно напоминало облик Ренайо до'Веррады на картине — с печатью утраты и осознанием своей абсолютной беспомощности. Что произошло, то — навеки.
— Ведра.., это сделал я…
Опять! Опять он куда-то ушел без нее.
— Что ты сделал? Что? По залу пронесся шепот:
— Убил его!
— Томаса?
— Ведра… Ведра…
— Но.., как?
Его била дрожь. Еще ни разу Сааведра не видела его в таком смятении. Даже в чулане, в потайной комнате над кречеттой, где творился ужас.
— Ты видела, как его глаза на Пейнтраддо закрасили белым, — сказал он, — и как его руки нарисовали скрюченными…
— Костная лихорадка, — прошептала она. — Да. Его изобразили с глазами и руками дряхлого старца.
— И это подействовало! Сааведра, ты это видела! Ты видела, что с ним случилось!
Она видела. О Матра! Правда, это было одно кратчайшее мгновение: только что в кречетте стоял дерзкий красавец, и вдруг…
— Но его не изображали мертвым.
— Его убил я.
— О Матра! О Сарио…
— Это сделал я, Ведра. — Карие глаза стали черны словно ночь; сейчас он казался слепым, как Томас, и вовсе не по вине катаракты, сущего бича для многих стариков. Черные глаза, белое лицо и крупная дрожь, — казалось, от нее вот-вот рассыплется его скелет. — Я помог ему умереть.
— С чего ты взял? — только и смогла выговорить Сааведра. Она его знала, она видела грозный талант, что водил его по миру грез, из которого Сарио никогда не мог выйти полностью. — Сарио! Откуда ты знаешь?
— Я хотел сжечь картину.., но я же видел, что с ним было в кречетге, и не хотел зря его мучить…
— Сарио…
— Так что я ее не сжег… Просто взял нож и ткнул.., туда, где сердце. — Глаза были черны. Совершенно черны. Чернее некуда. Как угли костра, залитого водой. — Но я.., промахнулся. Пошел взглянуть, а он.., все еще жив. Раненый, но дышит, я ведь не попал… И вот… И вот… — Он сглотнул с таким трудом, что Сааведра увидела, как съежилось в спазме горло. — В конце концов я сжег картину. Он сказал — это подействует.
Ей удалось выговорить лишь его имя. Ни вопроса, ни утверждения, только его имя — в ужасе, не веря в услышанное.
— Они еще не знают. Но узнают.
Она прижала ладони к лицу, потерла, с силой провела по лбу ногтями. Она пряталась от мира, от правды, от тоскливого голоса Сарио. И прятала — от него — свой страх. Она боялась его. И за него.
— Ведра, что мне делать?
Это была мольба о помощи. Вновь он — совсем ребенок, одиннадцатилетний мальчишка, исключительно талантливый, несомненно Одаренный, но — ребенок. Содеявший непоправимое.
И теперь он спрашивает у нее, что делать.
Наконец она опустила руки.
— Я не знаю.
— Они еще не нашли картину.., то, что от нее осталось.
— А Томаса?
— Не знаю. Я туда больше не приходил.
— Куда?
— Туда, где он был. В потайную комнату. Где мы с тобой прятались.
— Так он был там?
— Да, его туда отвели.
— А ты уверен, что он мертв?
— Он мне велел… Он велел уничтожить картину. И тогда он.., освободится. — Сарио вонзил зубы в нижнюю губу, и она побледнела еще сильнее. — Надо посмотреть, но я.., боюсь.
— Выходит, ты не знаешь…
— Он сказал, это его убьет! Он сказал, что хочет смерти!
У нее саднило в груди. В животе и голове царила ледяная пустота.
— Тогда.., мы должны выяснить. Надо знать наверняка.
— Они узнают. Они обо всем узнают и сделают со мной то же самое…
Сааведра посмотрела на него. Раньше она не подозревала, что Сарио способен испытывать страх.
— Если он мертв… Если он мертв, они об этом узнают. А картина…
В горле набух комок, Сааведра проглотила его. Был лишь один ответ, и она сомневалась, что Сарио — умница Сарио — его не знает. Наверное, просто не может высказать вслух. Предоставляет это сделать ей.
— Значит, надо убедиться: они нашли то, что должны были найти по замыслу Томаса.
Казалось, кровь навеки отлила от лица Сарио. Глаза черны, щеки бледны, язык заплетается.
— Ведра…
Она тягостно вздохнула.
«Матра, молю тебя, помоги! Граццо — пожалуйста! Молю…»
— Сарио, где картина?
