Сааведра тихо рассмеялась, а затем он уловил-таки отчаяние в ее голосе.
— А что мне еще остается? Возражать? Отказываться? Алехандро, мы те, кто мы есть, и должны делать то, что должны… Ничего другого от нас не ждут с первого дня нашего существования. — Под его ладонями затвердели плечевые мышцы. — Если уж на то пошло, разве ты возьмешь меня в жены? Сделаешь герцогиней чи'патро из рода Грихальва?
Он обвил руками ее шею, ладони остановились на тонких ключицах, — со стороны могло показаться, что он ей дарит ожерелье. Возможно, так и следовало поступить будущему герцогу: отблагодарить за любовь.
— Номмо Матра эй Фильхо, — чинно, как на торжественной церемонии, промолвил он, — коли есть на это ваша воля, да будет так. По ее телу пробежала судорога.
— Нет на это их воли. Этому не бывать. Это невозможно.
— Нет. — Он опустил руки, обошел вокруг кресла, остановился перед ней. Опустился на колено, наклонился так, что от его дыхания зашевелилась ткань юбки. Сильными руками взял ее кисть, поднес к губам, поцеловал, прижал к сердцу. И не отпуская поклялся:
— Я никогда не оскорблю тебя лживыми обещаниями. Никогда не посулю несбыточного. Я исполню то, что в моей воле и власти.
Она была бледна как призрак. От девчонки, которую два года назад он повстречал у фонтана, в ней не осталось ничего. Он вспомнил, как она откидывала с лица мокрые кудри, как улыбалась своему непрошеному заступнику. Откровенность души — вот что отличало ее от других знакомых ему женщин.
Но сейчас она ничем не напоминала девушку, которую он полюбил в тот праздничный день. Да, влюбился, хоть и скрывал это от самого себя вплоть до этого часа по причинам, о которых только что напрочь забыл.
'Пресвятая Матерь, открой ей глаза, пусть увидит, как я стараюсь”.
Эйха, он согласен. Будь что будет. Если нельзя получить все, он согласен на малое.
— Марриа до'Фантоме, — отчетливо сказал он. На ее лицо вернулась краска. Серые глаза стали огромны, потемнели от изумления.
— “Теневая женитьба”? На мне? — В голосе сквозило недоверие. — На мне?
— Почти настоящая, насколько это возможно. “Теневая” — это всего лишь слово. Будет все, кроме священных клятв перед Премио Санкто и Премиа Санктой…
— И перед твоим отцом, и матерью, и тайра-виртской знатью. — Она вздохнула, закрыла глаза, высвободила руку. — Они этого ни за что не допустят.
— Кто? — удивился он. — Мой отец? Мать? Екклезия? Эйха, так ведь они не узнают…
— Моя семья, — с горечью произнесла она. — Вьехос Фратос, те, кто правит родом Грихальва.
Он исторг из себя грязную площадную брань.
Сааведра открыла глаза — огромные, серые, сверкающие на безупречно красивом, с изящными скулами лице, — и печально улыбнулась.
— Ты служишь до'Веррада. Я служу Грихальва. Он поморщился словно от боли.
— Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.
— Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.
Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко — по голым плитам, глухо — по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду — холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна.
'Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.
— Что ж, будем заключать сделки, — решительно сказал он. — Отец — с Пракансой, я — с родом Грихальва. — Он пожал широкими плечами. — В торговле ключ к успеху — умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.
Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.
— Что ты можешь нам предложить? Мы не правители.., не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…
— Художники, — кивнул он. — Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины — это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.
Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.
— Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?
И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:
— Сарио.
Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.
— Сарио, — сказал он. Более ничего не требовалось.
Глава 19
Сааведра стояла перед отворенной дверью в тесную комнатушку, столько лет служившую ей ателиерро. Здесь она усваивала знания, развивала воображение, вдохновлялась. Здесь она училась и служила семье. Здесь прошла почти вся ее жизнь.
Пустая комната.., эйха, не совсем. Остались кровать, верстачок у окна, таз, кувшин, ночной горшок за ширмой. Это имущество семьи, оно достанется тому, кто поселится в этой комнате. А у Сааведры будут другие вещи. Получше, покрасивее, но все же недостаточно роскошные для такой знатной, влиятельной дамы. Зато жилье теперь что надо — просторные комнаты, высоченные потолки, окна пропускают сколько угодно света. Наверное, кое-кто считает это расточительством, ведь ей никогда не стать иллюстратором — но возражать не посмеет. Все понимают, что расположение наследника, ее покровителя, превыше всего. Впервые за три поколения Грихальва одна из них “держит за ухо” до'Верраду.
— Кое-кто скажет, что не только за ухо, — сердито пробормотала Сааведра. И ухмыльнулась.
Действительно, впервые за три поколения до'Веррада покровительствует кому-то из рода Грихальва. Вот только.., дело тут вовсе не в живописи.
— Дело во мне. — Это было сказано негромко, но по комнате раскатилось эхо. В душе Сааведры поднималась радость — сначала робко, затем все смелее, и вот она уже на грани восторга. — Дело во мне. — Прежде Сааведра боялась себе в этом признаться, боялась отравить радость. А сейчас — точно гора с плеч. Она рассмеялась, и снова комната ответила эхом.
— Алехандро до'Веррада… И Сааведра Грихальва. Вот так. Наконец-то это сказано. Провозглашено. Она предполагала… Какое там предполагала, она нисколько не сомневалась, что в городе, в домах Серрано, ее честят последними словами. Называют шлюхой. Грязной чи'патро. Придворные ее тоже не жалуют, впрочем, не потому, что она любовница наследника, а из-за дурной славы ее рода. Бальтран своих фавориток ни от кого не прятал, на такие вещи, как любовные связи на стороне, двор смотрит сквозь пальцы. Гитанна Серрано семь лет провела в постели герцога и пользовалась всеобщим уважением. И к Алисии до'Альва знать относится неплохо.
— Но я — Грихальва.
И за это ее будут поносить. Обзывать чи'патро. Сокрушаться о плохом вкусе бедного Алехандро. Екклезия превратится в растревоженный улей, санктос и санктас будут на себе волосы рвать.
Вновь Сааведра рассмеялась. Она нисколечко не боится, что вызовет бурю. Эйха! Буря уже грянула, задолго до того, как они с Алехандро поклялись друг другу быть мужем и женой. Они стойко выдержали ее, и никто не заговорил об отсрочке или отмене свадьбы.
