напишет ей что-нибудь в подарок. Эта мысль вызвала у него улыбку.
— Поспать — это то, что мне нужно, — сказала она. — Я долго занималась прошлой ночью и…
Ей пришлось прерваться, чтобы переждать новую порцию стонов, воплей и хрюканья, доносившихся извне.
— И я сомневаюсь, что этой ночью нам удастся выспаться! Почему некоторым надо делать это так громко?
— Трубит, как герцогский герольд, — согласился он, и оба рассмеялись.
Они легли рядом, не касаясь друг друга. Ветерок стих, было очень жарко, да и странно спать в обнимку с человеком, с которым познакомился всего три часа назад.
— А что ты изучаешь? — спросил он, внезапно заинтересовавшись, не одна ли она из тех девочек Грихальва, которые воображают, будто у них есть способности к живописи.
— М-мм? А-а, растения.
— Лекарственные?
— Нет, для духов.
— В самом деле?
Он решил извлечь пользу из ее маленького скучного увлечения. Она может потом пригодиться, она была хороша в постели и просто нравилась ему. И есть еще ее брат, Кабрал. Надо иметь много союзников среди Грихальва, пусть даже не Одаренных, если хочешь стать Верховным иллюстратором.
— Звучит сложно и непонятно.
— Я смешиваю запахи, так же как ты краски. Так я и познакомилась с Великой герцогиней. Я сделала для нее духи.
— Из роз, наверно. Говорят, она их любит.
— Да, я их сделала на основе роз. Белых, конечно же, других она не признает. И прибавила туда всяких травок, немного валерианы…
Как истинный живописец, он тут же перевел названия в символы: Я достойна вас. Смирение, Приспосабливающийся характер. Судя по тому, что он слышал, получалась Гизелла как живая.
— Тебе надо сделать духи для принцессы, — сказал он вдруг.
— Свадебный подарок? Прекрасная идея! Может, когда-нибудь и твоей матери понадобятся особые духи.
Он проигнорировал намек, сказав только: “М-мм, ей бы понравилось”, — но сам подумал, что Тасия не была бы Тасией, если б ее не сопровождали запахи желтых жасминов (Элегантность), мирры (Радость) и яблок (Сладкий соблазн). Повернувшись на другой бок, он притворился спящим. Ему пришло в голову, — и он улыбнулся этой мысли, — что духи принцессы должны состоять главным образом из миндального масла — в знак ее Глупости, глупости женщины, выходящей замуж за человека, который принадлежит Тасии Грихальва, Некоронованной, матери будущего Верховного иллюстратора.
Глава 35
К вящему изумлению Дионисо, принцесса Мечелла приказала написать ее портрет в подвенечном наряде и соответственно оставить рядом место для Арриго.
— Все равно ведь эту картину придется писать, — сказала она. — И чем быстрее она будет закончена, тем быстрее мы сможем поехать домой в Мейа-Суэрту.
Одно то, что она им командовала, было уже само по себе поразительно (им, иллюстратором Грихальва, можно даже сказать — тем самым иллюстратором Грихальва), но у нее было свое мнение по поводу каждой детали. Какие цветы надо использовать и какое они имеют символическое значение, как она хочет стоять, как держать голову и руки, каким должен быть фон и даже время суток. Очевидно, она обдумывала это уже не один год. Под ее невинной внешностью скрывалась сталь. Дионисо грациозно поклонился, пряча усмешку. Арриго будет потрясен.
'Повеселюсь я в следующей жизни, — сказал себе Дионисо, — когда стану Верховным иллюстратором при Великой герцогине Мечелле”.
В своем белоснежном свадебном уборе Мечелла была великолепна с головы до пят, от алмазной диадемы до расшитых жемчугом туфель. Мили прозрачного белого шелка ниспадали с ее талии к изящным ножкам, словно лепестки розы, и каждый лепесток украшало тончайшее кружево. Невесомый наряд поддерживала накрахмаленная нижняя юбка. Лиф был выполнен в форме розового бутона: туго скрученные у талии слои шелка поднимались лепестками кверху, чтобы прикрыть на удивление чувственную грудь и закончиться на плечах маленькими рукавчиками, украшенными свисающими слезками жемчужин. На том месте, где лепестки, расходясь, приоткрывали грудь, были вышиты золотом переплетенные инициалы А и М.
Платье она тоже придумывала не один год.
Иллюстратор, в течение трех веков наблюдавший за аристократией шести стран, был ошеломлен, увидев эту высокую золотоволосую красавицу принцессу в подвенечном наряде. Когда он склонился перед ней, это было искреннее смирение художника в присутствии красоты, которую ему посчастливилось увидеть и перенести на холст.
Долгие часы, понадобившиеся на то, чтобы набросать, а затем отделать ее портрет, послужили ему наградой за нескончаемые дни, проведенные с принцессой Пермиллой.
Та начала капризничать сразу же, как только речь зашла о выборе места и позы для портрета. Все ее предложения были просто кошмарны. В одеждах Принцессы Гхийаса, на фоне открытого окна, за которым до самого горизонта простирались цветущие сады, она смахивала на экскурсовода. В одежде Покровительницы Университета, рассевшейся в своем салоне вместе с тремя противными тявкающими собачонками среди благочестивых книг и святых икон, она напоминала одновременно ученую монахиню и содержательницу собачьего питомника. Сидя около разукрашенного фонтана в красочном наряде, который принцесса считала гхийасским национальным костюмом (вместо льна и шерсти были использованы шелк и атлас), она казалась высохшим растением в цветочном горшке, которое обеспокоенный садовник отставил в сторону для полива.
После долгих усилий — ему пришлось применить все свои дипломатические способности — ее удалось убедить, что любые декорации поблекнут в ее присутствии, что никакая поза не передаст ее врожденной грации и никакой костюм не сможет символизировать ее многосторонний ум. Он уговорил ее надеть простое белое платье, поставил около гладкой белой стены и сделал ей небольшой, но богатый подарок — очень редкие, очень древние голубые тза'абские стеклянные бусы. Сережки, ожерелье, заколки и браслеты причитались Мечелле. Он сообщил это старой Черносливине, прибавив, что как бы дорого ему ни обошелся этот поступок, но художник просто не в состоянии видеть, как лазурные глубины этих маленьких хрустальных миров сверкают на шее какой-нибудь другой женщины, не обладающей той глубокой натурой, которую он разглядел в Пермиллиных глазах.
— Эта драгоценность и вы, принцесса, лишь подчеркиваете достоинства друг друга. Ничто Другое просто не может быть изображено на вашем портрете.
Она проглотила наживку вместе с крючком. Набросок потребовал получаса. Пермилла удалилась в свои апартаменты, воображая о себе еще больше, чем обычно.
Теперь настал черед наследного принца.
Тут выбор был двоякий: “Наследный принц и его конь” или “Конь и наследный принц”. Появился юный Энрей, и Дионисо был потрясен размерами его жеребца. Принц испытывал трепет перед художником, когда тот делал набросок, но еще большее впечатление на него произвело то, что Дионисо уже через пятнадцать минут позирования освободил его, дав возможность пустить огромного коня в галоп. Глядя, как они скачут, Дионисо гадал не о том, сломает ли наследный принц свою царственную шею, а о том, как скоро это может произойти.
Остался только сам король, а поскольку во все время его царствования в Ауте-Гхийасе не было иллюстратора, то не было и официального портрета Энрея II со всеми регалиями. Рисовать подобное было для Дионисо привычным занятием, за свою жизнь он изобразил уже столько королей с их тронами,
